Кажется, на сей раз Ян взял в беседе с шинкарем правильный тон. Хотя кто его, скрытного Радковича, разберет: может, просто речи зашли о деле и деньгах, что мужчине было куда приятнее переливания из пустого в порожнее. Но как бы то ни было, молодой Будикидович заслужил одобрительный взгляд и даже некоторое подобие улыбки, судя по мелькнувшим на миг из-под усов желтым зубам.
- На ужин переешь, говоришь. То верно, ужин-то дело такое. У кого он есть, естественно. А коли брюхо перед койкой набито, так и неча его трясти долгой дорогой. Ну так про то всегда есть и крыша над головой, а если стопка монет добрая, так и удобства всякие. К тому же, - понимающе блеснул глазами корчмарь, сделавший из слов юноши какие-то свои выводы, - есть и такое умное слово – репутация, или, говоря по-нашенски, доброе имя. И поганить его невместно ни пану, ни шинкарю. Тобишь, если под крышей о чем-то бают, то токмо беседующие о том и узнают, равно как и о том, кто стал на постой.
Слова юноши о подвигах казимировых, казалось, вовсе не впечатлили Доброгоста. Но Ян, неглупый и внимательный, уже мог понять, сколь скользкий уж достался ему в собеседники, и то, что на лице корчмаря не дрогнул ни один мускул, не свидетельствовало ровным счетом ни о чем. Хотя, наверное, даже если бы он начал охать непритворно да за сердце хвататься, то все одно это не стоило бы и гроша правды: по всему мужчина был еще тот лицедей.
- Да уж, дела-делишки такие бывают, что и днем и ночью их решать приходится. – не без глумливости ответил Радкович. – Тем паче, что другие тоже не дремлют в своих стремлениях. А ведь они-то заботятся не о том, чтобы все было по воле княжьей, а токмо о себе, родимых. И если кто думает ширше, то немало усилий он приложить должен, чтобы опередить прочих и не дать им спилить сук, на котором сидят, словно вороны черные нахохлившиеся.
Наконец Доброгост подобрался к самому главному. Но прежде чем высказаться, он задумчиво намотал вислый ус на палец и покрутил, подергал его, словно это нехитрое действо должно было принести ему ответ. Скривился уголком губ, от чего стал еще более непривлекательным, и исподлобья посмотрел оценивающе на молодого пана, словно бы взвешивая и измеряя его. Видимо, молодой человек был признан годным – по крайней мере, пускай и явно сомневающийся, но корчмарь ответил:
- Ну с учетом того, что паны скоро понагонят в мою Гродну доспешный люд, то смысл в твоих словах есть. И молнию Перкунасову в блестящие шлемы тем, кто среди них будет пытаться набить мошну не только за счет нанимателя, но и за счет горожан. Слушай, паничек. Пока твой тятька ни в каком навозе не обмазался, я буду шептать ему о Вилковских и Юхновичах за семерик. По злотому в день – то будет честнее. Но, пся крев, не меньше. Ты и так больно убедительно языком чешешь. Но знают… В общем, пока твое семейство не будет делать того, что лично мне кажется невместным, буду рассказывать, и будем полюбовно решать за все важное.
Вот на этом, Яничек, я готов с тобой али с отцом твоим по рукам ударить. Мы не немцы, чтоб на бумаге слово крепить, а я не пан, чтобы обманывать за просто так. Доброе имя, помнишь? Вот за ради него-то я так и делаю. Добро?