Шумное приветствие народа поначалу ошеломило Яцека: он, конечно, знал, что простой гродненский люд к нему хорошо относится, но такой встречи не ожидал. Кажется, многим из низов пришлось по душе, что Юхновича выбрали одним из претендентов на княжеский пост, и, конечно, просто так этот момент народной любви упускать было нельзя.
— Держи, держи, Казик! — не терпя возражений сунул он гончару серебряную монету, а кувшин передал одному из парней Збышека, шедших следом. — О, тётка Февронья, ну уж мимо твоих кнедликов я не проеду, — и, взяв один, с набитым ртом комично замахал на разносчицу, — всё, всё, прячь корзину скорее, пока Збышек с парнями тебя не объели!
От приглашения выпить Яцек, однако, отказался: походя цокая по грязной улице на своём вороном жеребце, Юхнович крикнул рассевшимся у корчмы подмастерьям, что занят, — по делам, дескать, еду. Пускай Юхновичи и были людьми из народа, но бражничать по первому приглашению каких-то подмастерьев тоже не годилось — такого человека, который готов заставить своё дело ждать, лишь бы поскорей усы в пиве смочить, никто бы не рассматривал всерьёз, а в первую очередь и сами бражники. Нет, нет, пускай видят, что Яцек человек хоть и свойский, а всё-таки занятой: не просто так на коне по улицам разъезжает, а, значит, дела имеет.
— Ну ты даёшь, Богуся! — искренне удивлённо воскликнул Яцек, оторвавшись от пухлых, влажных губ цветочницы, косо свесившись с седла. Яцек-то думал, что она ему цветочек из корзинки хочет под отворот чёрно-алой клювастой шляпы, что ли, приставить, вот и склонился к ней, а она вместо этого закинула ему руки за шею, прижалась губами, высоко запрокинув лицо. — Какая ты стала бойкая, однако! Давно ли в куклы играла, а сейчас гляди-ка! Смотри, девка, увезу, погублю! — шутливо-угрожающим громким шёпотом закончил он и сделал такое движение, будто хочет подхватить сейчас цветочницу под мышки, перевалить через седло да надать пятками в бока коню. Богуся взвизгнула, отпрянула, Яцек строго погрозил ей пальцем.
Выпрямившись в седле, Яцек уже хотел было двинуться дальше, но оглянулся по сторонам — выходка Богуси собрала зрителей, да и вообще место было бойкое, торговое — разносчицы кнедликов и цветов ходят, и корчма с пивом рядом, и лавки ремесленников недалеко… Яцек очень отчётливо понял, что сейчас должен что-то сказать — именно теперь от него ждали каких-то слов: весть о выборе претендентов на княжеский титул уже разлетелась по городу, но никто из жителей ещё толком не успел толком осмыслить, что значат для него лично фигуры каждого из кандидатов, чего ждать от каждого. Нет, нет, нужно было что-то сказать — понимал Яцек, оглядываясь на Богусю, на подмастерий за почерневшим от времени деревянным столом под тканым навесом у шинка, на вышедших из дверей лавок ремесленников, на тётушку Февронью с кнедликами…
— Добрый народ! — зычно крикнул Яцек, заставив Грачика настороженно прижать уши, нервно переступить копытами по грязи перекрёстка. — Добрый народ! — повторил он ещё раз и продолжил, лишь когда увидел, что собрал на себя взгляды, привлёк внимание. — Вы все слышали волю нашего великого князя, все знаете, что через пять седмиц у нашего города будет новый князь! Пять имён назвал великий князь, из них одно моё! Ничего не хочу дурного про других панов сказать — все благородные, родовитые, не то что я! Многие и скажут, мол, Юхновичи паны без году неделя — и правда это! Могут мне припомнить, как я тут ещё зим десять тому как голодный во рванье вот по этой улице ходил — правда, ходил, и есть здесь, кто подтвердить это может. Вон хоть тётку Февронью взять, — Яцек широко простёр руку, обращаясь к разносчице, — помнишь, тётка, как пирожками меня подкармливала? А, помнишь, да? Всегда самые подгорелые совала, а и те мне манной небесной казались! Ну так вот: всё это так, много что про меня можно сказать — и что навоз за лошадьми убирал, и что в хлеву зимой спал, — всякое бывало! Но вот чего про меня никто, не покривив душой, сказать не сможет, — Яцек понизил голос, сменил прежний задорный, шутливый тон на серьёзный, проникновенный, — так это что я хозяин плохой. Что ленивый, что злой, что неблагодарный — уж такое про меня говорить несправедливо, это напраслина будет, и каждый, кто на меня работал, такое скажет. Так ведь, Збышек? (Збышек кивнул) То-то же. А что такое наш славный город, как не общий дом наш? Разве ему справный хозяин не потребен? Вот и думайте, гродненцы, кто вам ближе — Волкович, от которого кожевенники сбежали, магнат Вилковский, который со своих земель кормится и которому до вас дела нет, судья, который… а, да не мне вам объяснять, как в суде к простому человеку относятся! — Яцек горько махнул рукой. — Или вообще немец Корф, который нас тут всех рыцарям сдаст? Вот думайте, гродненцы, думайте, кто вам ближе!
Яцек выдержал паузу, кругом оборачиваясь на коне, потом продолжил:
— А пока вот чего хочу вам всем сказать: с завтрашнего дня, с самого утра, ежели у вас какой-то вопрос или беда какая — приходите ко мне в поместье. Что помогу — пока обещать не буду: не князь же я покудова, чтобы такое обещать! Но что могу — сделаю, а что не смогу — запишу, запомню. А и вы так же — обвёл он взглядом лица прохожих кругом, — если мне чем-то можете помочь, заходите! Раз уж я за вас, так и вы за меня теперь будьте, а уж вместе нас ни одна сила, кроме Божьего соизволения, не остановит! Так что заходите, заходите все, двери открыты! Только, — с прежним шутливым тоном Яцек предостерегающе вскинул палец, — водку с брагой не несите, а то хорош я буду князь, если вместо того, чтобы дела делать, мы перепьёмся все! И ты, Янек, — обратился он к цветочнику, наблюдающему за речью из двери лавки, — за Богуськой-то своей следи! Огонь девка: прибежит первая, а тут уж я и не знаю, как удержусь! — Яцек с комичной виноватостью развёл руками.
—
Оставив десяток бойцов у входа рядом с Тушей, Яцек прошёл в светлицу, поклонился ростовщику в ответ, обменялся приветствиями, дождавшись приглашения, уселся. Он не собирался принимать по-еврейски хитрый тон старого Моше — в исполнении нееврея он звучал бы оскорбительно, — не собирался и рассыпаться любезностями, уверениями в нежных чувствах к еврейскому народу: Моше был ростовщик, а значит, наверняка не дурак, чтобы покупаться на такое. Особой любви к евреям Яцек и правда не испытывал, даже, скорее, испытывал недоумённую неприязнь к жидовскому стремлению жить наособицу, отвергая Христа, — ну неужели сложно, как все, принять истинную веру, разве обязательно упорствовать в заблуждениях? Но вообще говоря, это было не его дело: хотят попасть после смерти в ад, пускай идут, — в конце концов, мало ли христиан по своей воле занимались вещами куда страшней ростовщичества? Да и вообще, что плохого в ростовщичестве? Неприятное, но полезное занятие. И всё же — неприятное: вообще всегда неприятно у кого-то что-то просить.
— Конечно, я за злотыми, — прямо ответил Яцек. —Вы не дурак и, конечно, понимаете, в связи с чем мне потребовались деньги. Впереди меня ждут затратные пять седмиц.