Пока что на улицах Гродно царствовали тишина и покой. Горожане, побурлив чутка, продолжили жить прежней жизнью: ходили на ярмарку, занимались домашними делами, трудились в лавках и мастерских. Яцека на улицах узнавали и приветствовали: но не так, как большинство панов, сорвав шапку и сломав спину, а по-простецки, словами, хотя и с уважением. Все-таки плюсы в том, чтоб быть паном из народа были, хотя роль всенародной иконы пришедший к успеху парней была и нелегкой.
Вислоусый гончар, покинув прилавок, сует в подарок изящный кувшин, тетка Февронья свежими кнедликами угощает, подвыпившие подмастерья радостно кричат и зазывают с ними пива хлебнуть, а какая-то грудастая молодка цветочница под радостное улюлюканье зрителей бросилась чуть ли не под копыта коня, чтоб обнять пана и, наклонив его к себе, запечатлеть на устах сладкий поцелуй.
А пока суть да дело, Юхнович неторопливо приближался к окраине, где у крепостной стены было жидовское гетто. В многонациональном Гродно евреев практически не терроризировали, хотя всеобщей любви особо-то тоже не было. Ходили слухи, что стажа в их квартал практически не заходила, и местные были вынуждены взять защиту родных домов в собственные руки. И, видимо, делали это успешно: Яцек вот так сразу и не мог припомнить, чтобы кто-то ограбил жидов и потом этим похвалялся.
Дорога привела пана к красивому аккуратному дому с плоской крышей и широким открытым балкончиком, что разительно отличался от тяжеловесных, кряжистых строений большей части города. Именно здесь жил и хранил свои запасы почтеннейший Моше бар-Шимон, хитрая жидовская ростовщическая морда, перебравшаяся в Гродно толи из какой-то Гренады, толи из самого Офира. Поговаривали, что под этим почти игрушечным домиком были катакомбы не меньше, чем под гнезненской базиликой, а то и под самим Римом, а уж богатств там было… Вроде как бар-Шимон был правнуком самого царя Соломона, и все богатства царства Израильского, уничтоженного племенем потомков Гога и Магога, ныне называемого сарацинами, укрыл под своим обиталищем.
Порог дома ростовщика, как и всегда, впрочем, подпирала Туша. Это был огромный, почти в четыре локтя высотой лысый жид, косая сажень в плечах и неохватное брюхо. Любые одежды смотрелись на нем нелепо – все равно что княжий замок обрядить в платье, но он ни капли не унывал. Еще туша отличался немалой любвеобильностью и крепким семенем, настрогав никак не меньше десятка маленьких Тушек.
Приветливо поздоровавшись с Якусем, он пропустил гостя в чистое, светлое помещение, где за широким столом сидел сам Моше бар-Шимон, и правда похожий на благообразного библейского старца с длинной седой бородой и мудрыми, чуточку печальными глазами. Поднявшись со своего места и явив взгляду Юхновича украшенный разными непонятными узорами толи халат, толи рубаху-переростка длинными и широкими рукавами, жид степенно поклонился:
- Таки мои глаза счастливы видеть, а губы говорить приветствие достойному пану. Шо ви имеете до бедного старого Моше, и если злотые, то почему сразу да?