Новоприбывшие в Высокий Дом соискатели возможности принять участие в Турнире Достойных не стали размусоливать ситуацию и вступать в переговоры с теми, кто, очевидно, не питал ни малейшего уважения к традициям и устоям лингов, для коих, вне зависимости от того, из какой части света они происходили и какую приставку имели перед наименованием своего рода: нордлинги, остлинги, вестлинги, судлинги или мидлинги, главнее всего была честь и уважение к тем, кто эту честь снискал. А нападать на хозяина дома, который радушно тебя приветствовал – нижайшее из преступлений и бесчестнейшее из деяний, если верить Словам Высокого, словам самого Одина. Поэтому не вникая в содержание речей сладкоголосой девы, прекрасной лицом, Сигбьёрн и остальные отреагировали на тот факт, что дева эта открыла Порог прямо посреди приёмного зала конунга; распри – распрями, ссоры – ссорами, но нападение на хозяина в его доме, да ещё и с привлечением скримсли, тварей извне бытия, из тёмного, ужасного пространства Межмирья, окружающего Иггдрасиль – это уже было ни в какие ворота.
Да, у всех и каждого присутствующего в общем зале Высокого Дома не оставалось ни малейшего сомнения, поскольку все и каждый видывали в жизни своей, как выглядят Пороги, суть которые – истончение в ткани меж мирами; истончение, сквозь которое, как гной через разрез на нарыве, сочится всё то, что не снискало себе места ни в одном из сущих миров. Всё то, что собой представляет хаос, тьму, смерть и разрушение. Всё то, что никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет ужиться с теми, чья кровь – горяча, чьи сердца – отбивают неумолкаемую песнь жизни, чьи надежды – на лучшее для себя, а возможно – и для других.
Яростная мощь удара секиры Сигбьёрна разрубила его противника, возникшего из сизого тумана, вызванного чародейством Орвенты, почти пополам. Эта тварь, которую родичи Коня именовали обобщённым названием «драугр» – «воплощённый в плоть призрак» – некогда была воином, судя по изъеденной ржавчиной кольчуге, которая сохраняла и защищала полусгнившее смрадное тело чудовища, сжимавшего в обоих руках своих боевой топор.
Эгиль попытался завершить начатое остлингом; рыжеволосый вардлоккр оступил на несколько шагов обратно, подальше от подиума, на котором располагался двойной трон конунга; если бы не повязка на глазах у молодого человека, можно было бы предположить, что он пытается окинуть взором всю картину происходящего перед ним. Но Эгиль был слеп, и полагаться мог лишь на звуки, голоса, запахи и дрожь воздуха вокруг себя и земли под ногами; отойдя на желаемое расстояние и став так, чтобы открытый очаг, согревавший нутро Хаттхуса был ошую от него, молодой человек попытался прикончить противника, с которым вступил в схватку Сигбьёрн, своими силами. Увы, суматоха и шумы, издаваемые другими участниками драмы, что разворачивалась вокруг Эгиля, помешали юноше сосредоточиться, и потоки мистической энергии цвета чернее ночи, изошедшие из его пальцев, пролетели мимо драугра, не причинив тому ни малейшего вреда. Асмунд, стоявший до тех пор одесную Эгиля и оставшийся на своём месте, словно посчитал произошедшее несправедливым, и потому призвал силы, коим служил, рассудить происходящее пред его очи. Тихий жар углей, коими был полон открытый очаг за спиной у мужчины, внезапно ожил и зажил своей жизнью; жар и пыл, свет и треск, и дым – все эти составляющие сплелись во единое полотно, которое накрыло противника Сигбьёрна, словно платок девы, брошенный на голову возлюбленного; вот только в отличие от трепетной ткани и нежного жеста, это пылающее полотно сожгло иномирную тварь, оставив лишь кучку дымящегося пепла перед Конём.
«Вы, трое, вы словно Луг, Нуада и Мананнан, трое из Племени Богини Дану, самые отважные воители, коих видели лики Солнца и Луны!» – воскликнул Ойсин, выхватывая из-за спины свой арбалет. «Да будет с вами благословение всех богов нашего мира, и да направляют руку твою, слепой чародей, Три Богини Битвы – Бадб, Маха и Немайн, кои суть единая Морриган, Великая Королева, Повелительница Смерти и Войн!» - Эгиль, к немалому своему удивлению, ощутил, словно кто-то незримый (как в прямом смысле, ибо Эгиль зрить не был способен, так и в переносном) коснулся затылка парня, выражая безмолвно ему свою поддержку.
Тем временем Ойсин разрядил свой арбалет в одну из тварей, призванных чарами Орвенты; судя по тому, что медноволосый милесианский бард мог разглядеть сквозь неверную дымку, заполонившую всё пространство Высокого Дома, его противником не был «осязаемый» драугр – это умертвие было бестелесным, но от того не менее опасным. Арбалетная стрела, пронзившая тёмное естество этого существа нанесла тому урон, хотя насколько существенный ¬– оставалось лишь догадываться.
Тофбьорн тем временем атаковал зачинщицу всего и вся – деву в белом, которая назвалась «Орвентой», «Отчаянием» на языке северян. Было ли это её истинным именем или нет, нордлингу было недосуг решать: он видел цель, он знал, что должен был сделать, и он не видел необходимости тратить драгоценные ресурсы вроде времени, внимания и усилий на раздумья. Меч сверкнул холодной сталью в руке, кровавая полоса прочертила новый узор на белоснежном шёлковом платье Орвенты, которая, вскрикнув скорее от неожиданности, чем от боли, прошептала какие-то чародейские слова, и – в то же мгновенье её окутала серебристая дымка, ещё более яркая и туманная, чем туман-дым, окутавший помещение. Ещё один удар сердца – и вот она уже совсем далеко от Тофбьорна, и лицо её искажено и торжеством от того, что чары ей подвластны, и болью от той раны, которую фьордхеймец нанёс деве.
Две руки, десять пальцев, семь нот, два горящих ненавистью глаза, и вот – вспышка пламени ослепляющим взор сгустком понеслась из раскрытых ладоней Орвенты в сторону годи, молодого жреца, который до тех пор лишь стоял безмолвно, растеряно озираясь по сторонам. «Вшшшш!» – вспыхнули одежды на синегубом; и тогда он тоже перестал стоять истуканом, и, воззвав к богам – как асам, так и ванам – окружил себя золотистым сиянием, словно коконом. И снова начал молиться, вознося просьбы к богам, чтобы прекратили те то неподобство, которое происходило вокруг.
Чародейство озёрной ведьмы произвело свой эффект, заставив Брэди – деву в чёрном – зашипеть от боли, когда проникающий до костей мороз обжёг её кожу. Сверкнув на ялкикасву взглядом, полном ненависти, Дева Щита выставила перед собой и свой щит, и свой боевой топор; и во время, поскольку Ульфгер – прекрасный ликом и ужасный нравом – ринулся в атаку на девушку в чёрных одеждах. Стремительный взмах топором был встречен добротно сделанным щитом и контрударом оружия Брэди – и атака Ульфгера пропала втуне. Дева ответила красавцу-воину стремительным, едва уловимым человеческим взором проблеском лезвия своего топора – и, не издав ни звука, могучий муж мешком осел на каменный пол Хаттхуса, обильно орошая его своей кровью.
Тем временем конунг Торстейнн, побледневший в лице, выкрикнул: «Нет! Вы лжёте, вы обе! Не можете быть вы дочерями моего Хревнира, лучшего друга, лучшего воина, лучшего человека, что я знал! Погиб он не по моей вине, но из-за лукавства Ревра, этого проклятого лиса! И всем это ведомо! Но вы – будь вы дщерьми Хревнира, или выкидышами бездомной суки из подворотни – вы проявили чудовищное бесчестье по отношению к той крыше, под сень которую вошли, и будет вам за это наказание!» Могучий молот обрушился на Брэди, и дева, поморщившись от боли, поспешно ретировалась – получив напоследок ещё один удар от конунга.
С этими словами конунг выхватил из-за задней части своего трона, на коем восседал, громадный боевой молот, подобного коему никто из наших героев не видывал прежде, и, выкрикнув что-то определённо оскорбительное в отношении отца обоих дев, раскрутил молот вокруг себя.
Сумрачная тень, которая была призвана в этот мир чарами Орвенты, стала первой жертвой молота Торстейнна: трижды прокрутилось орудие вокруг, и трижды вонзилось в сизо-серый туман, коим выглядело призванное белой девой существо. На третий раз оно, не издав ни звука, просто растворилось в сизой дымке, которая наполняла всё и вся в этом помещении.
Пока стражники, охранявшие до тех пор вход в Высокий Дом, бежали по направлению к подиуму, их сотоварищи атаковали возникших из туманного ничто умертвий; к сожалению, лишь одна из этих атак прервала не-жизнь призванных тварей, остальные – лишь нанесли определённый урон им.
Последним действом в этой сцене был безумный вопль, который издало одно из умертвий; его – её? – крик потоком леденящей и истощающей силы направился в сторону Сигбьёрна, Тофбьорна и жреца, стоявшего за нордлингом. Это было похоже на дыхание, дыхание смерти, которое исторгли уста этого бестелесного существа; каждый, кого коснулся поток этого дыхания, испытал ужасный, невероятный, небывалый холод – словно его душу выдернули из тела и воткнули в самое сердце самого огромного ледника на свете. Больно, дико больно, холодно, неимоверно холодно… Вот годи, жрец, стал таким же синим, как его окрашенные ежевичным соком уста; вот и Тофбьорн, сильный и могучий воин, не устоял перед дыханием существа из самих чертогов Хель – а возможно, и откуда хуже! – и начал закатывать глаза…