[D&D 5] Убийцы Иггдрасиля | Партия

Высокий, широкоплечий детина, кажущийся из-за бороды старше своих лет. Волосы и борода, светло-рыжие, за ними Сигбьёрн следит - виски бреет, волосы, усы и бороду расчесывает. Черты лица резкие, тяжелый подбородок, нос картошкой - не красавец и не урод, нормальный северянин.
Сигбьёрн скуп на слова (и на деньги), и говорит не быстро, словно тщательно взвешивая каждое слово (так оно и есть, на самом деле) - но регулярно пытается слагать висы - без особого, впрочем, успеха.

Вооружен Сигбьёрн обычно копьем, щитом и топором, на поясе носит большой боевой нож - сакс. За спину закинута огромная, двуручная секира, которая пускается в ход, когда копья и стрелы скажут свое слово.

Одевается Сигбьёрн обычно для своего народа - нижняя льняная (некрашеная) и верхняя шерстяная (крашеная мореной) рубахи, просторные штаны из грубой шерсти, крашеные луком, суконные обмотки и кожаные ботинки-калиги. В холодную погоду - тяжелый шерстяной плащ, меховая шапка, рукавицы.
К поясу, кроме сакса, подвешены маленькая сумочка для мелочей и нож для еды.

Сигбьёрн Конь храбр, упрям, и полон решимости добыть себе за морем много славы и серебра и стать большим хёвдингом. Или умереть пытаясь, в конце концов:

Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но смерти не ведает
громкая слава
деяний достойных.

Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но знаю одно,
что вечно бессмертно:
умершего слава.

Он откровенно недалек, но старается не пороть горячку и действовать если и не с умом, то семь раз примеряясь, что выгодно отличает его от многих, скорых на гнев сородичей. Но эта рассудительность с ним только до той поры, пока его не разозлят и он не сделается буен - тогда обидчику лучше как можно быстрее оказаться где-нибудь подальше...

Жил один человек во Фьордхейме. Звали его Торир, сын Торстейна Молотобойца, внук Сигурда Щитоеда, а жена его была Ауд, которую также называли Ауд Птица. Торир часто ходил в Гверинлад с набегами вместе со своими братьями, Ингваром Серым и Эйриком Сухоруком, и они взяли там хорошую добычу, но о них не будет речи в нашей саге.

У Торира и Ауд был сын, которого назвали Сигурд, в честь прадеда. Он тоже ходил в Гверинлад, вместе с отцом и дядьями. Раз Сигурд увидел на ярмарке Хельгу, дочь Гисли Тороватого, сына Хельги Мстительного. Девушка Сигурду так понравилась, что он сговорился со своим человеком, Свейном Быстрым, и они похитили Хельгу. Хельга сначала ругалась, но потом привыкла, стала Сигурду женой и жила с ним в рыбачьем домике в Змеином фиорде.

За свое преступление Сигурд был объявлен вне закона, и Ториру пришлось выплачивать за него большую виру из гверинладской добычи. Люди потом говорили, что Гисли Тороватый слишком уж тороват и немного ему чести в том, чтобы брать деньги за позор дочери. Брат же Хельги, Ульв Бородатый, говорил, что сын за отца не отвечает, и, если за дочь виру выплатили, то про сестру речи не было. Когда до Сигурда дошли эти речи, он взял жену, Свейна Быстрого, еще двух своих людей – Харальда Шестипалого и Харальда Редкозуба, и отправился в Искльйов, так как людей у Ульва Бородатого было много, а кротости совсем не было. С тех пор Сигурда стали называть Женокрад.

В Искльйове Сигурд Женокрад поселился с женой и своими людьми в отдаленном заливе, который люди стали назвать заливом Сигурда. Неизвестно, уберегло бы это его от Ульва, но тот, собравшись раз в Арморику на трех кораблях, вернулся на одном, едва с четвертью людей, и вся добыча, которую он там взял, была наконечником стрелы, застрявшим у Ульва в глазу так глубоко, что достать его было никак нельзя. От этой стрелы он и умер. Так закончилась вражда Ульва Бородатого и Сигурда Женокрада.

У Сигурда же в Искльйове дела шли хорошо. Он разумно распорядился гверинладским серебром и много торговал на ярмарке. В первый год, после того, как они обосновались в Сигурдовом заливе, у Сигурда и Хельги родился сын Гуннар, на следующий – сын Хьерд, через четыре – сын Сигбьёрн, а потом дочь Арнгуд.

Сам Сигурд к старости растолстел и в море больше не ходил, а сыновьям его мало было удачи. И Гуннар, и Хьёрд не вернулись из своих первых походов - один в Эйре, другой в Кимрию. Люди не видели, как они погибли, но Хельге каждый раз был сон, как люди загоняют волка и она уверилась, что ее сыновья погибли. Младший, Сигбьёрн, рос высоким и крепким. Уже тогда его прозвали Конём, потому, что в детских играх он молотил своих обидчиков с такой силой, что им казалось, будто конь лягнул их копытом.

Когда Сигбьёрну приблизилась пора отправляться за море, многие стали замечать, что Хельга часто бледна и удручена и нянчится с Сигбьёрном как с ребенком. Когда ему исполнилось шестнадцать зим, Хельга сказала, что больна, и что пусть Сигбьёрн остается дома, чтобы за ней ухаживать. Сигурд сказал, что он и сам может ухаживать за женой, а Сигбьёрн пусть отправляется за славой и добычей, но Хельга сказала, что, если тот хочет ее смерти, лучше бы бросил ее в Змеином фьорде, и Сигурд не стал ей прекословить, поскольку не хотел злить жену больше необходимого. В тот год Сигбьёрн остался дома. Но на следующий, когда Торкель Обоерукий, сын Храфна Лысого, внук Тангбранда Кислого, снарядил корабль, чтобы отправиться за добычей в Эйре, он как-то спросил Сигбьёрна, не хочет ли тот отправиться с ним, поискать брата. Сигбьёрн ответил Торкелю, что это, пожалуй, достойное дело, и он отправится с ним. Когда Сигбьёрн сказал Хельге о своем решении та закрыла лицо руками и заплакала, а потом стала умолять Сигбьёрна не плавать в этот год никуда, чтобы не постигла его участь братьев. Но Сигбьёрн сказал, что мало чести будет в том, чтобы оставить гибель братьев неотмщенной и, чтобы Хельга не говорила, он уже все решил. Сигбьёрн с детства отличался упрямым нравом, а ещё он был любимцем матери и Хельга не могла ругать его также, как Сигурда, поэтому больше об этом в доме Сигурда не говорили.

Сигбьёрн отправился с Торкелем в Эйре и не нашел брата, но привёз богатую добычу. Тогда Хельга успокоилась и забыла на время свои страхи. На следующий год Сигбьёрна ранил на охоте вепрь он, залечивая рану, никуда не плавал.

К тому времени подросла и Арнгуд. В детстве ее называли Арнгуд Гордой, и люди заранее жалели ее будущего мужа, но, когда она подросла, будущему мужу стали завидовать, а Арнгуд стали называть Арнгуд Прекрасной. Многие достойные мужи сватались к Арнгуд, но все ей чем-то не подходили, а Сигурд, ставший к старости мягкосердечным, во всем ей потакал.

Трижды к Арнгуд сватался Вестейн по прозвищу Волчий Глаз, прозванный так потому, что глаза у него были желтые, как у волка, сын Сигурда Кожаные Штаны, внук Хрюма Кормчего. Вестейн был храбрый воин и прославился тем, что, однажды, когда он возвращался к себе на хутор, и на него напало трое, он отрубил руку одному из нападавших даже раньше, чем тот закончил замахиваться мечом, а еще двоих обратил в бегство. Трижды Арнгуд ему отказывала, потому, что Вестейн был косноязычен. Тогда Вестейн решил похитить Арнгуд. Он сговорился со своим человеком, Хьярви Акулой, они взяли мечи и однажды днем подъехали к хутору Сигурда, Вестейн схватил Арнгуд на седло и поскакал. Это увидел Сигбьёрн, который в это время нес к кузнецу острогу для ловли рыбы. Сигбьёрн взмахнул рукой и пустил острогу в Хьярви, потому, что боялся попасть в Арнгуд. Острога попала Хьярви в спину между лопаток, тот упал с коня и умер.

Сигбьёрн сказал тогда такую вису:

Конь валькирий тверди рыбы*
Получил удар острогой!

Люди потом говорили, что бывают висы и получше, но и эта была к месту, а бросок был хорош.

Вестейн крикнул:
- Будь ты проклят Сигбьёрн!
Он увидел, что Сигбьёрн безоружен и решил его убить. Дважды он подъезжал на коне к Сигбьёрну, но Арнгуд ему мешала, и он никак не мог достать Сигбьёрна мечом. Тогда он спрыгнул с коня и бросился на Сигбьёрна. Но Сигбьёрн сделался буен, он схватил Вестейна за руку с мечом и пояс, поднял в воздух и несколько раз ударил спиной о дерево, а потом о землю так, что сломал тому спину. И сказал такую вису:

Рыба рта у вора женщин -
Не для меда великанов,
Рыба ран в его деснице -
Не для сердца битв владыки!**

Люди потом хвалили Сигбьёрна, а ещё говорили, что вторая виса лучше первой.

Арнгуд была очень горда, что ее пытались похитить, а Хельга ругалась, говоря, что лучше бы ее украли - она, де, точно знает, что ничего плохого бы с ней не случилось, да еще Вестейн и его родичи выплатили бы Сигурду виру, а теперь родичи Вестейна будут за него мстить и, чего доброго, убьют Сигбьёрна. Сигурд же сказал, что серебра у него хватает, а Сигбьёрн хорошо сделал, и слава их теперь возросла. Хельга хотела было уже начать ругаться, но Сигурд продолжил, что в том, что касается родичей Вестейна, она права. Он, Сигурд, уже стар, а братьев у Сигбьёрна не осталось и мстить за него будет некому. Поэтому лучше Сигбьёрну отправляться за море...
------------------------------------------------------------
* - "конь валькирий" - волк, "твердь рыбы" - море, "волк моря" - акула.
** - "рыба рта" - язык, "мед великанов" - поэзия, "рыба ран" - меч, "владыка битв" - воин, здесь - Сигбьёрн.

Информация доступна только мастеру и хозяину персонажа.

Информация доступна только мастеру и хозяину персонажа.

Среднего роста, крепкого телосложения, относительно молодой нордлинг с характерной для этой культуры причёской. Облачен в поношенную, но крепкую и не рваную одежду, в которой органично сочетаются традиционные меха, тюленья кожа и крашеные ткани южан (в понимании нордлингов южан). Одежда явно предназначена для путешествий в первую очередь - и об этом говорит и плотно набитая заплечная сумка, из которой торчат несколько свёртков, в которых без труда угадывается спальный мешок и связка с факелами. Под походным плащом поблескивает кольчужный доспех, а за спиной приторочен щит. На поясе висят топорик и лёгкая булава.

Лицо у Асмунда приятное, и кажется, что ему очень идёт улыбка. Которая, как ни странно, для внимательного наблюдателя часто выглядит вымученной. В глазах его читается усталость и какая-то тоска, усиливающаяся, когда он смотрит на чей-то счастливый семейный быт. В свете огня костров или печей иногда кажется, что оно приобретает пепельный оттенок, но это впечатление обычно держится не больше пары секунд.

Сложный

Где начинается путь героя? Асмунд не раз задавал себе этот вопрос, пока не пришел к двум довольно простым, но, безусловно, правильным выводам. Путь героя начинается не там, где герой этого ожидал. И путь героя начинается там, где того пожелают боги. Или, скорее, судьба, ибо плетениям норн подвластны сами боги. И редко когда начало пути героя является счастливым – из сотен песен, как своего народа, так и других, которых в ходе своих странствий посетил Асмунд, большая часть подобных историй начинается с потери. Семьи, положения, любимой, чести. Величайшая из легенд Империи, Иороам-Пророк, стал тем, чем он стал, потеряв все, что имел до этого. Больше, чем считали его почитатели. В тот день, что Иороам вознес молитву к небесам, он потерял и свободу выбора, став вечным рабом Десяти Заповедей, став проводником воли Единого Пламени.

И в этом судьба Асмунда чем-то напоминала судьбу основателя Регнум Деи. Но только в этом. Им не движет ни жажда мщения, ни мечта о новом миропорядке, ни слепая, фанатичная вера. Он странствует, повинуясь велению судьбы, и с благословления жрецов, что приняли знак и подтвердили божественную волю. Увы, мнение самого Асмунда в этом вопросе не учитывалось. Фактически, или, как говорят имперцы, de-facto, его изгнали, пусть и с почетом. С тех пор прошло немало лет, и Асмунд привык к непрерывно сменяющемуся вокруг миру. Привык, но не смог смириться. Не позволили.

Родился он в семье кузнеца, весьма большой семье, надо сказать. Балдр, отец его, свое отвоевал, и предпочел дальнейшей службе наковальню и молот. Лежащие на границе с Ама города ценились за металл и искусство его обработки, а не за число и качество поставляемых в дружины воинов. Талант ковать железо вознаграждался, и в большой семье множился, в буквальном смысле. Трое братьев и даже одна из сестер Асмунда были кузнецами, да и сам он не стремился уйти от этой судьбы. Ему всегда нравилось смотреть на пламя кузницы, следить за летящими от ударов молота по раскаленной заготовке искрами, вслушиваться в шипение клинка, входящего в масло… он молился Тюру, чтобы тот даровал его рукам и глазу ту же точность и силу, что и его братьям, и, похоже, Тюр не оставался глух к его мольбам. У Асмунда имелись все задатки отличного кузнеца – сила, выносливость, талант. В сочетании с весьма приятной внешностью, принадлежностью к богатой семье и хорошо подвешенным языком, он был бы первым женихом города, если бы не одно но.

Он не был воином. Его, как и всех, учили держать в руках топор и щит, но отец страшился отпускать своих детей за славой. Почему, Асмунд так и не узнал. Возможно, причиной тому было что-то в прошлом Балдра, но о своих подвигах кузнец рассказывать не любил. Но факта это не отменяло, не сходившие в поход мужчины, по сути, таковыми не считались, и рассчитывать на достойную пару или брак по любви им не приходилось.

И Асмунд, влюбившийся в красавицу Йрсу, ослушался отца. Когда ярл начал собирать дружину для очередного похода против обнаглевших йенде, он вступил в ее ряды. Балдр был в ярости, но не мог ничего поделать. Отказ от слова любого из членов дома падал позором на весь дом, а иные пути были слишком недостойны, и в их конце ожидала лишь немилость асов. Несколько месяцев похода по обледенелым пустошам, игр в прятки с навострившимися наносить удар и скрываться в подземных ледяных убежищах йенде, братания и потерь, мелких стычек и изматывающих караулов окупились лишь под конец, когда ярлу удалось выманить йенде на полноценную битву.

Вернувшегося Асмунда Йрса наконец-то заметила. И свежие шрамы в ее глазах его совсем не портили. Балдр все еще продолжал гневаться, но Аслауг, жена его и мать Асмунда, вскоре после возвращения сына намекнула, что делает он это больше для формы, чем всерьез. И, возможно, в тот же год состоялось бы сватовство, но в жизнь Асмунда вторглись радужные сны. Их было почти невозможно описать, ибо человеческий глаз привык разделять цвета, а не воспринимать их все одновременно. Все последующие года Асмунд будет пытаться воспроизвести увиденное хотя бы частично, но как краски, так и металл не были в состоянии передать это. Он видел, как мир расслаивался, и каждый слой жил своей жизнью, накладываясь одновременно на другой. Постепенно, он начал ощущать, что хотя видит лишь семь цветов мира, есть и другие, сокрытые от него сейчас.

Разумеется, поначалу Асмунд пытался скрывать эти сны. Он не хотел прослыть безумцем. Он готов был молиться асам, но, как и любой нормальный человек, не стремился ввязываться в дела асов. Людям, думал он, лучше держаться подальше от божественного, и просто исполнять их заветы и, если те выскажут, волю.

Но сны не прекращались. Более того, постепенно Асмунду начала видеться радуга, поднимающаяся на горизонте и уходящая одним концом в небо. Видеться – ее замечал лишь он один, и являлась она вне зависимости от погоды, и, иногда, даже времени суток. У молодого кузнеца не оставалось выбора кроме как обратиться к жрецам, которых этот случай весьма озадачил. Они приказали Асмунду ждать и ничего не предпринимать, в буквальном смысле ничего – хотя он и не был посажен под замок, но служители богов осознавали, что видения могут иметь некий смысл, а также вполне в состоянии сказаться на жизни города, если их неправильно истолковать. Сами они не взяли на себя такую ответственность, и потому послали гонца в Сивьядлунд. Спустя месяц прибыл ответ, и он Асмунду не понравился.

У начала радуги найдешь ты свою судьбу

Эти слова лишили его дома. Жрецы поручили ему отправиться к подножию радуги, которую видел лишь он один, и, как они сказали, там будет дарован знак. Его собирали как воина в поход, а не как идущего на смерть или совершившего позорный поступок изгнанника. Йрса сказала, что будет ждать... И, поначалу, раздражение в сердце Асмунда смешивалось с любопытством, благоговением и надеждой на то, что это приключение успешно разрешится, и, возможно, о нем даже сложат песню.

Казалось, что к этому все и шло. Радуга не обманывала, она не скрывалась за горизонтом, беспрестанно отдаляясь, нет, она становилась ближе с каждым днем пути. И, под конец, привела Асмунда в деревню Льенкопинг. Однако, войдя в нее, он не ощутил ничего. Ни путеводной магии, ни осознания предназначения... ничего. Оказавшись в тупике, он обратился к старейшине деревни, рассказал ему свою историю, после чего попросил разрешения поселиться в деревне на время, предложив в качестве оплаты свои навыки кузнеца. Ему не отказали, хотя, поначалу, достаточно пристально следили. Но у Асмунда не было дурных намерений, и он довольно быстро завоевал сперва доверие, а потом и дружбу со стороны жителей деревни.

Но к раскрытию тайны послания его это приблизило. И, когда через несколько недель радуга появилась вновь, он снова отправился в путь, не зная, выполнил ли наказ божества, испытывавшего его веру и разум.

Подобная история повторялась не раз, и уже через несколько месяцев преследовавший радугу Асмунд пересек границу родины. И именно тогда он начал испытывать сомнения в том, что его действия имеют хоть какой-то смысл. В каждом поселении он просил у жрецов прочитать руны, дабы те указали ему дальнейший путь. И ответ не менялся. Да и сам Асмунд ничего не менял в происходящем. Его судьба не менялась – разве что в худшую сторону, где он из кузнеца в зажиточной семье немаловажного города превратился в путешествующего кузнеца, которому едва хватало плодов труда на хлеб и воду.

И тогда он сказал, что с него хватит. Он пренебрег в очередной раз появившейся радугой, и остался в очередной "деревне у основания радуги". И, вопреки его ожиданиям, божественный гнев никак не проявил себя. Проклятие не пало на голову Асмунда, не было никаких зловещих знамений, и даже кошмарные сны не вернулись. Однако, спустя неделю, на деревню напали чудовища. Это тоже не было какой-то карой с небес, об их логове знали, и к их нападению готовились. Не последнюю роль в этой подготовке сыграл и сам Асмунд, работавший как проклятый над наконечниками стрел и копий почти все свое пребывание здесь. Да и то, что странствующий целитель задержался в городе, потому что Асмунд взялся подлатать кольчугу, да так и не успел из-за объема работы, тоже сыграло свою роль в сражении.

Смысл случившегося Асмунд понял позже. Он сражался наравне со всеми, и, хотя и был чужаком, сидел на весьма почетном месте во время пира в честь победы. И когда подняли тост в его честь, он с трудом не сорвался с места, чтобы в ночи ринуться туда, где незримая для всех, мрак разрезал уходящий в небеса полукруг радуги.

Несмотря на все увещевания, на следующее же утро он отправился в путь. Он уже знал, что увидит. Но он знал, что должен это увидеть.

И через неделю пути он увидел замерзшее пепелище. Небольшой хутор, державшийся до последнего. Настолько обглоданные волками тела, что не было понятно, как именно они ушли в страну мертвых. Увы, Асмунд не был настолько остроглаз, чтобы восстановить по деталям картину произошедшего. Но этого и не требовалось – он знал, что, окажись он тут раньше, каким-то образом он смог бы повлиять на исход событий. Возможно, встав с жителями домов плечом к плечу. Возможно, столкнувшись с каким-то путником и приведя его сюда. Возможно, просто починив замок и петли на воротах или укрепив их.

Так или иначе, причиной этих смертей был он, его сомнение в том, что в явленных ему знамениях есть смысл.

Он похоронил погибших, сложив костер из остатков хутора. Их пепел он взял с собой, чтобы, когда дорога приведет его к морю, развеять их прах над водой, как того требовал обычай. И там же, возле погребального костра погибших по его вине людей, он обратился к богам, прося прощения и совета. Была появившаяся после этого путеводная радуга чем-то из испрошенного? Асмунд не знает до сих пор. Его путь не был легок, и успешное выполнение воли богов столь же часто перемежалось с невозможностью оного.

Иногда он просто не знал, что нужно сделать. Иногда он поступал неверно, отталкивая тех, кого надо было привлечь. Иногда к его словам, которые пророчили беду, не прислушивались. Не всегда эта беда была масштабной, затрагивавшей судьбу целой деревни. Не всегда его вообще готовы были принять – особенно сильно это мешало в странах, поклоняющихся Единому Пламени, куда его в итоге завела Радуга. Там, где сильна была старая вера, можно было не скрываться. В землях Регнум Дэи он боялся, что его примут за колдуна или еретика, и немало времени прошло, прежде чем он понял смысл веры и отношения ее к чужакам глубже, и научился этим пользоваться.

Менялись земли. Менялись языки. Менялись люди. Менялся и сам Асмунд. Он развил свой врожденный талант к красноречию, чтобы убеждать людей принять его и отнестись к его словам с пониманием. Он научился играть на лире, чтобы там, где не нужен будет кузнец, сойти за странствующего барда и собирателя сказок. Он впитывал в себя знания о традициях, верованиях и божествах, пытаясь найти хоть какие-то ответы на свои вопросы. И нельзя сказать, что он не нашел часть из них. Насколько они правильны, знают, впрочем, лишь боги. Он совершенствовал свое мастерство, пока, в один необычный день, его мастерство не начало совершенствовать его.

Это сложно описать словами, но Асмунд начал чувствовать мир иначе, он ощутил, что его привычные кузнечные инструменты окружают его. Ударом незримого молота он мог укрепить внутренний стержень человека, зачерпнув незримой рукавицей из раскаленного горна угли, он мог метнуть пламя во врага, или, к примеру, расплющить невидимую заготовку в щит, защищающий от ударов вполне себе материального оружия.

Было ли это знаком милости и прощения богов? Асмунд не знал. Но очередная радуга вела его вперед, и он пытался. Иногда преуспевал. Иногда – нет. И так продолжалось, пока небесное семицветие не окутало собою Искльйов.

Информация доступна только мастеру и хозяину персонажа.

Информация доступна только мастеру и хозяину персонажа.