Сборы Грегори Эвервуда заняли неделю. На всякий случай он перебрался в недорогую гостиницу. Выкупил целый этаж и старался реже заглядывать в ломбард. Постоянно ощущал чужой взгляд на спине. Грегори мог бы уехать на следующий день — он был ещё молод и полон сил, чтобы попробовать в третий раз начать новую жизнь. Но «Драконий реликт» предстояло продать, дом — отдать в заклад, прибыль — устроить в банке… Чувствуя, что деловая волокита вот-вот затянет обратно и сделает бесполезным всё начинание, в конце концов он передал лавку аукционному управляющему. Обманул, что проверит через месяц, и отбыл в дилижансе на север, уложив в саквояж кипу дорожных чеков, книги, драгоценности, бутыль со святой водой и два рейтарских пистолета. Только тогда покой вернулся к этому хмурому, потрёпанному жизнью, усатому мужчине. Его нельзя было назвать блаженным, но и плохим человеком он не оказался. Помогай, когда можешь помочь, и беги, когда должен бежать. Это здравые правила.
Как он сам признался Овеланду, Грегори был всего лишь антикваром.
Доходили слухи, что в Невервинтере он нашёл спонсора своим странным изысканиям. Концерн Энквитур, ныне возглавляемый бледноволосым мужчиной по имени Гарольд и его болеющей кузиной, с готовностью принимал старые знания и платил за них серебром невероятно чистой пробы.
=○=
Когда Грегори выезжал через ворота Сверхувнизья, Уотердип провожал его озорным перезвоном. Колокола на разный манер обменивались голосами, и среди них гулко плыл звон с церкви Трёх Святых. Ещё долго пастор Карузо выходил в пустой зал и смотрел на мраморную чашу, как будто ожидая, что Грегори вырастет из-под земли и объяснит, почему он пришёл в церковь тем вечером. Но Грегори не вернулся.
=○=
Эдуард Обед Овеланд иногда присылал письма на адрес до востребования, которым стал почтамт в Трибоаре — Эвервуд больше не оставлял следов. Эти письма были написаны хорошо знакомым почерком с обилием завитушек и наклонов: почерком образованного джентльмена. Как обещал, врач проследил за лавкой и всеми делами и выслал Грегори немалую сумму. В конце концов, пережитые опасности окупились хотя бы частично. Но письма приходили всё реже. Без шахматных партий у былых друзей становилось всё меньше общих тем. И в один день, когда Грегори отправил Питера на почтамт, Питер вернулся ни с чем.
Частная практика Овеланда продолжала существовать, но хирела. Эдуард оставил пост при Гильдии хирургов и, как втихомолку поговаривали, тронулся рассудком. Всё больше времени он проводил на кладбищах, беседовал с гурскими пророчицами в цветастых платьях, подкупал стариков в горных деревнях в обмен на бессвязные рассказы, пропадал в монастырских библиотеках. Он редко обращался к медицине и всё глубже уходил в совсем другую науку. Грегори сказал ему на прощание, что ответ может скрываться в книгах, ведь у природы на всё должен найтись противовес. И доктор Овеланд услышал его, чтобы продолжить искать. Уже не зная, зачем. Не зная, к чему. Но продолжал. Снова и снова. Растрачивая последние крохи семейного состояния и репутации.
Искал, чтобы в один день найти. В приглашении, скреплённом печатью с черепом и двумя скрещёнными мушкетами под ним. В приглашении, где сказано было, что ночь длинна… но явится охотник.
=○=
Ветер гудел в старом парке. Ревел, цепляясь тёмными боками за пики ограды. Гонял шорохи невнятной листвы. Готический особняк пустовал, мёртвый и суровый. Толстый слой пыли на лестницах и коврах, на выцветших гобеленах и старинной мебели. Бледный человек, которого Эвервуд видел в окне, стал всего лишь зыбким воспоминанием о грозовой ночи шестьдесят восьмого.
=○=
«Невероятное событие в Черепорте! Адмиралтейство открывает следствие!
Как может быть известно памятливому читателю, в году 1761 от Пришествия спасителя нашего Илматера из гавани Глубоководья вышла прекрасная каравелла. Снаряженная для долгого плавания, она взяла курс к загадочным берегам юга, чтобы посетить ядовитые джунгли Чулта, золотые барханы Калимшана, увидеть многочисленные чудеса и привезти назад диковины и товары честным жителям нашего города. Паруса корабля раздувались под ветром надежд, но мало кто подозревал, что злой рок настигнет «Водную Фею». Считалось, что к полугоду плавания она потерпела кораблекрушение и была уничтожена бурею. Только одному матросу удалось вернуться в Уотердип и дать официальные показания перед мореходной комиссией. Каким же было удивление чиновников и арматоров, когда сквозь вуаль загадки просочился слух: прекрасный корабль, как две капли воды похожий на затонувшую «Фею», шесть лет спустя замечен на рейде Черепорта. Пробыв там не долее десяти дней, этот удивительный двойник снялся с якоря и канул в морскую неизвестность. Мы не знаем, было то совпадением, дурной шуткой или хитрым мошенничеством. Как бы то ни было, следует сделать отступление, задавая городским властям самый очевидный вопрос — доколе? Доколе мы будем терпеть гнездо пороков под боком, которые порочат…»
=○=
В Андемарском приюте для лишённых крова решили, что Жанин пропала. Одни говорили: взяла в узелок свои пожитки, которые у неё, считай, отсутствовали — и была такова. А другие считали, что за нею Бортник приехал. Явился в ночь на чёрной карете, открыл перед Жанин дверцу и обменялся хмурыми взглядами с сестрой Фионой. Той, что с неприязнью следила за ним от калитки. Как за Лаверной приехал. Или за Имогеной. Или за этой… ну, той… приютские сплетни живут быстро, быстро уходят. Но молчаливая память беспризорниц — куда длиннее. Пусть и не называли имён, но помнили. Помянули тайком.
Через пяток лет объявилась в Уотердипе воровка. Кличкой — Жанка Монетка. Нравом она была весёлая, последнего не забирала, а в изворотливости соревновалась чуть ли не с самим Хантером Холдером, хозяином ночного города. Врали, конечно: не родился ещё такой вор, который Хантера Холдера обманет, но добрая слава Жанки дошла и до рыночных сплетниц. Почему Монетка, спросите? Потому как носила на шее монету, серебряного льва. Говорила, напоминает ей, как за добро добром воздастся. И вздыхала.
=○=
В день, когда луна и солнце
Меж собою соревнуясь
Поделя́т весенний месяц —
Станет смертным Носферату,
Феей моря вознесённый!
Что же мне?.. Покой тишайший?
Что я обрела, терзаясь?
Где влюблённость, гибель грёз?
Мне остались лишь глаза…
да небо, лишённое звёзд.
Звонкий голос поэтессы смолкает. Её глаза закрыты. Почти детское лицо обращено к потолку, нагая грудь — торопливо вздымается. Ещё никто не просил её декламировать стихи обнажённой, и в этом она находит удивительную прелесть запретного. Но в темноте она видит небо, лишённое звёзд. И бледную фигуру, делающую шаг.
Теперь она понимает, что на самом деле хотела сказать Яна Миттермайн.
Стихотворение укрыло правду среди лжи.
В его глазах она видит теперь
самую яркую
звезду
на свете.
Имя той звезде — Носферату.