Время разговоров, наконец, подошло к завершению. Начиналось время дел. Дел не слишком радостных, надо признать, особенно для группы Адели, так основательно обжившейся на этом посту за годы службы. Пара часов для подготовки в запасе еще оставалась, хотя приближение неминуемой развязки и ощущалось в полной мере. Именно поэтому девушки проделывали все одновременно: пока Адель под руководством Салимы стилусом выписывала буквы на экране передающей шкатулки, Вивиан и Ирма собирали все ценное имущество, которое имелось в хижине, а Эленвен с Кариной и Иванной уже поливали бревенчатые стены маслом снаружи. Лишь однажды рамонитку отвлекли от ее дела - Салима позвала командира для одобрения составленного послания, которое должно быть отправлено в штаб Старой Крепости.
ЧРН ТРВГ 200 ВСАДНИКОВ НАЛЕТ ВЫПЕРКИ ВРЕМЯ СОПРИКОСН ОРНТ 4 5 ЧС ЦЕЛЬ ВЗЯТЬ ПЛЕННЫХ РЕШИЛИ ПРОПУСТИТЬ ПРИМИТЕ ГОСТЕЙ КАК НАДО ЭЛЕНВЕН
Бардесса начала было распространяться, что это наилучший вариант выдержать баланс между понятностью и информативностью сообщения, однако Эленвен и не стала придираться, с общего согласия отправив донесение в незримый полет.
***
И где-то за многие мили от поста начала приходить в движение громоздкая армейская машина. Стражи легко представляли, как в специально оборудованной комнатке возле громоздкого короба со светящимся экраном скучающая дежурная из учениц Анаэрины поднимает глаза на пришедшее в неурочный час сообщение. Как эти самые глаза расширяются, увидев роковые слова о "черной тревоге", как севшим голосом связистка зовет старшую смены - и как начинается суета по всему донжону. И вот уже колотит без передыха что есть мочи в подвешенное над замковыми воротами било караульная, и орут командиры подразделений, собирая своих, что тревога совсем не учебная, и пронзительно ржут лошади полуэскадрона постоянной готовности, который с криками "дорогу!" уже пробивается из похожего на встревоженный улей лагеря... И где-то в глубине донжона адъютантка командующей Старой Крепости холодеющими пальцами тащит из шкафа прошитую кипу бумаг с планами оперативного развертывания войск...
И вскоре встанут от страшной вести на уши Выперки, жительницы которых окажутся разделены на способных носить оружие, и всех остальных. Воинские отряды на границе Купола столкнутся с телегами, на которых трясутся эвакуируемые под защиту магического барьера девочки и старухи. Где-то там, на одной из телег, дрожа, пускает слюни изо рта встревоженная Джина, не понимающая, зачем такая резкая смена обстановки, отчего ее подняли из уютного кресла и везут неизвестно куда. А рядом с ней, утирая подруге рот платком, сидит хмурая Стефания, слишком хорошо понимающая, что же происходит, и, как знать, не проклинающая в связи с этим свой ясный ум и твердую память?
А где-то рядом едет маленькая Жанна, которой, напротив, ужасно весело и интересно катиться по забитой людьми и транспортом дороги. Она не очень хорошо понимает страшное слово "война", и пытается выяснить его значение у своей любимой Эммочки, которая совсем большая и все знает. Эмма же, понимающая лишь, что происходит что-то очень плохое, изо всех сил сдерживается, чтобы не обидеть бестолковую малышку: перед отправкой ей сказали быть взрослой, ответственной, и крепко следить за Жанночкой, раз мамы обеих девочек остаются драться насмерть с косматыми мордами...
И в "Женском клобе" озабоченная пышнотелая трактирщица Умара снимает с себя золотые украшения, которые могут послужить помехой в грядущем бою. Перед ней на стойке лежит кожаный доспех и тесак односторонней заточки - видимо, все положенное ополченке воинское имущество. Проверив лезвие клинка, женщина остается довольной, что же касается колета из вываренной бычьей кожи - просто приложив его к груди, Умара лишь качает головой: нечего и думать спустя пятнадцать лет натянуть его на, увы, невозвратимо изменившееся тело. Хмуро усмехнувшись, она щупает себя за бедра и живот, произнося вслух: "что ж, я слышала - сало тоже неплохо останавливает стрелы" - а затем неожиданно роняет голову на стойку в почти беззвучных рыданиях. Но вовсе не об утраченной молодости или фигуре ее плач - совсем не об этих пустяках...
Пожалуй, тяжелее всего было представлять происходящее в деревне Ви, ибо она знала, как вторжение отразится на ее семье. Слишком явственно перед глазами вставала картина того, как бойцы Старой Крепости сгоняют всех "семейных" мужиков в барак, где они будут заперты до конца сражения, в случае же малейшей попытки бунта - там и будут сожжены заживо. И страшно было думать о том, как растерянного Бриана отрывают от родной матери, которой полагается эвакуация под Купол, какая сцена разыгрывалась там с двумя беспомощными и растерянными людьми, ближе которых у нее не было никого. Однако - законы войны одинаковы для всех. И слишком многое сейчас лежит на весах, чтобы те, кому вскоре предстоит проливать свою кровь, заботились о чувства безымянного космача...
***
В общем-то, других дел на посту не оставалось, и рамонитка хотела уже отправить Салиму вместе с гражданскими в деревню, однако чернокожая, что-то про себя подсчитывавшая, пока молодежь возилась со шкатулкой, сказала:
- Слушайте, если у этих ублюдков хорошие рыцарские кони - они нас могут по дороге и догнать. Будь мы одни - я бы точно знала, что окажемся в деревне раньше. Не зря же я вас столько гоняла? Но вот с лошадками, барахлом и гражданскими на плечах... Не уверена. Эленвен, нам надо в лес идти. Хотя бы чтоб переждать, пока эти уроды на приманку не клюнут. И, кстати, - опустила наставница глаза вниз. - Яблочки лошадиные с дороги поубирайте - меньше будет вопросов...
Настал решающий момент. Отведя всех на безопасное расстояние, Эленвен подожгла дорожку горючего масла, и спустя две минуты огонь, охвативший хижину и пристройки, добрался до взрывного снаряда. Раздавшийся бабах превзошел все ожидания Стражей - стоявшей ближе всех рамонитке порядком заложило уши, так что остаток дня она провела с изрядным звоном в голове. Столб пламени, взметнувшийся вверх, когда разгорелась поленница, столь впечатлял, что Вивиан даже засомневалась: успеет ли застава прогореть до приезда гостей? Ведь это в ее руинах они должны были прятаться, следя за разговором Виктора и захватчиков?
Однако время шло, и пожарище понемногу затухало. Настал час - хотелось надеяться, недолгого - разделения группы. Обнявшись напоследок с остающейся троицей, под предводительством Эленвен Стражи и беженцы спустились с холма, укрывшись под пологом Скверного леса, рамонитка нашла удобное место в зарослях для наблюдательного поста, и, расположившись сваленных в кучу рюкзаках, стала внимательно наблюдать за происходящим в развалинах так недолго бывшей ее домом заставы.
***
- Едут! Едут! Вон, на открытом участке дороги!
- Да не суетись ты, быстро на позицию, увидят же!
Адель подходит к Виктору, пристально смотря ему в глаза:
- Еще раз: есть что-то пойдет на так - пусть я даже умру второй, но первым сдохнешь ты. Обещаю.
Томительные минуты ожидания: увидев сгоревший пост издали, рыцари посовещались, и от сгрудившегося у основания холма отряда отделились несколько конных фигур, чтобы двинуться наверх по крутой тропе.
- Сюда! Сюда, благородные господа! - показательно прихрамывая на перевязанную ногу, махал рукой прислужник.
- Что у вас тут? Где отец Бенедикт? - старший рыцарей с треугольным щитом-экю, на котором была изображена оскаленная волчья голова, подъехал к порядком измазавшемуся в саже Виктору. Затаившаяся за обгорелой стеной Анна наложила стрелу на тетиву.
- Отец Бенедикт пошел в угон за сельдями, - торопливо зачастил Виктор. - Вышло так, что пост не просто взорвался, а загорелся - похоже, здесь хранилось что-то горючее. Сельди погорели живьем, разведчики лично видели. Но из-за пожара нам пришлось выступить вперед, чтобы упредить тех, кто шел на смену дозорным. И хорошей засады не вышло - завязался бой.
- Болваны! Вы что, их упустили?!
- Ни в коем случае, ваша милость! Нам удалось загнать их в северные леса, и теперь отец Бенедикт со всем отрядом гонит их дальше, от деревни. Тревогу никто подать не успел. Мой наставник велел передать вам, чтобы его не ждали.
- Идиотство! Чуть все не просрали! Я еще выскажу этом кретину, и плевать мне, какие там у него в Перуге друзья. - круто повернув коня, баннерет со свитой поскакали вниз, к своим.
- Это оказалось слишком легко, - прошептала бардесса. - Мужчины... Им всегда настолько плевать друг на друга?
***
- Ну что, мы в расчете? - мешочек с бодро позвякивающими золотыми Виктор опустил на дно походной котомки, которую заблаговременно с разрешения сестер стал собирать из не пригодившихся Стражам трофеев.
- Даже не знаю, кто из нас глупее, - глядя на явно довольного результатами сделки прислужника, задумчиво сказал Адель на фимэлике.
- Насчет проклятья-то - вы его снимете? - спросил юноша аэлиситку. - Я ведь все сделал как надо, разве нет?
- Он, - ответила на вопрос бардессы Анна. - Он глупее. А если ты про деньги - за жизни наших сестер мне никакого сундука с золотом не жаль. Пусть валит, все, что будет дальше - его личные проблемы...
***
Быстрее было бы идти через лес, однако Эленвен настояла на том, чтобы возвращаться под Купол прямо по следам вторженцев. У рамонитки были свои соображения: если какая-то часть рыцарей вырвется из засады - ее отряд станет той пробкой в бутылочном горлышке, которая навек запечатает и похоронит косматых тварей в этих холмах. Так что долгие часы девушки шагали в боевой готовности, со выдвинутыми вперед дозором в составе Анны и Ви, мысленно даже ожидая еще одного боя - особый энтузиазм тут проявляла снова Адель. Однако путь домой прошел без происшествий - до того самого момента, когда Анна наткнулась на пикет сестер Старой Крепости.
После первых острых мгновений, когда в наступающих уже сумерках девушки едва не угостили друг друга стрелами, последовали бурные объятие и иные выражения радости: о судьбе Стражей пограничья с восточного поста в подразделениях ходили самые скверные слухи. Старшая пикета, кудрявая мулатка Токо, приходившаяся Салиме родственницей, ведя Эленвен с компанией домой, делилась подробностями сражения - и следы на земле хорошо дополняли ее рассказ.
- Вот тут мы тварей и зажали - с того холма их зашибись стрелами сбивать. Ты бы видела, как первая шеренга рухнула - в размандень просто. А потом наш эскадрон с фланга им прямо под микитки бьет - и все, обосрались косматые, сразу затрубили отход. А сзади уже мы с пиками - вот тут они стали с коней валиться и пощады просить - херушки! Я одного такого опрокинула - и в смотровую щель шлема, как ты учила, тык! Чвак - и готово. А всего я сегодня лично четверых грохнула - представляешь, какая мне за это серьга положена? Больше твоей, - возбужденно повествовала мулатка.
- Наши-то потери какие? - перебила ее нетерпеливо Салима.
- Двенадцать сестер, - вздохнула печально Токо. - Там такая тема вышла, у них один командир сообразительный оказался - рванул не назад, а вперед. Толку им, конечно, немного, но удар его пришелся туда, где ополченки местные стояли - вот человек восемь из убитых как раз деревенские...
Только Салима открыла рот, чтобы ответить, как раздался крик:
- Живые!
Из-за наспех выстроенных рогаток бежала, звеня кольчугой, трактирщица Умара. Телеса ее выразительно колыхались даже под прикрытием железа, однако скорость она набрала приличную, и чернокожей воительнице пришлось применить всю силу и ловкость, чтобы помягче тормознуть и принять в свои объятия старую подругу.
- Живая! Салима! Родная! - мокрые спутавшиеся волосы Умары липли к лбу, сама же она, слезы текли по щекам, мешаясь с потом - женщина издала полуписк-полувой, уткнувшись головой в бронированную грудь чернокожей. И Салима, кажется, впервые за этот день выглядела по-настоящему растерянной, гладя нумантийку по голове. Девушки даже деликатно отвернулись, не мешая паре пережить момент истины, который, возможно, нес им обеим большие перемены в жизни...
- Слуууушайте! - делая вид, что ничего особого не происходит, произнесла Токо. - Я ж вам про главное не сказала! Купол-то расширился! Разом прыгнул до самой деревни!
- В смысле? - у Вивиан внутри все похолодело. Бриан! Бриан жив или нет?!
- Ну, точнее, не до деревни, но до виноградников почти. Эти уроды когда наших смяли и на прорыв пошли - мы за ними в угон ринулись. Они, видать, по дуге хотели Выперки обойти и из кольца вырваться. И могли бы, пожалуй, но тут - раз! - врезаются со всего размаху в барьер. И все двадцать космачей в черный пепел превратились в один миг. Девчонки-кавалеристки обалдели совсем: Купол за милю отсюда должен быть. Расти-то он растет, но не такими же скачками?
- Мне бардесса одна сказала - это оттого мол, что сотни Сестер осознали сегодня, за что они бьются и ради кого, - оторвавшись, наконец, от Салимы, вмешалась в разговор Умара. - Дескать, военные с деревенскими друг дружку увидели - и еще крепче возлюбили. Ви, родная, с твоими все хорошо. Мама твоя эвакуироваться отказалась, сидела все время под бараком. Я ей... соврала, в общем, что лично слышала, как вы все живые остались и едете благополучно домой. То есть, получается, не соврала - и славно...
Новый поток слез на груди Салимы. Благодарно обняв трактирщицу, аэлиситка оглянулась на своих подруг.
- Иди, - кивнула ей Адель. - Без тебя управимся. Давай, маме ты сейчас нужнее.
***
Осталось последнее дело на сегодня: найти Старшую Старой Крепости, доложить ей о произошедшем - и ждать. Ждать того, как оценит их действия командования, а группе молодых еще и ждать заключения о том, достойны ли они гордого звание Стражей пограничья.
В импровизированном, сросшемся одним краем с деревней лагере царила нормальная для бывшего замка Ойлей суета: до прояснения обстановки и полной ликвидации угрозы вторжения войскам так и предстояло здесь находиться, и с этим самым прояснением могла здорово помочь Эленвен. Отряд споро продвигался среди палаток и костров, однако девушки задержались в одном месте. Там, где скопилась толпа плачущих женщин, где на рогоже лежали двенадцать тел, возле каждого из которых в молитвенной позе склонились жрицы Аэлис или Рамоны.
На импровизированном возвышении из пары ящиков молодая командующая кавалерией, Эмилиана, кажется, держала речь:
- ...Все мы скорбим о наших сестрах, отдавших жизни за свободу и счастье всех женщин мира, но надо помнить одно: они будут похоронены в земле - той самой земле, которая навсегда останется нашей. И, если понадобится, мы умрем ради того, чтобы на этой земле никогда не было бородатых господ...
Кажется, с речью выходило не очень хорошо. В том смысле, что ни скорбящие родственницы, ни даже собравшиеся бойцы Эмилиану не слушали. Правильные слова в ее устах звучали как-то... не очень. И вот в тот самый момент, когда кавалеристка замолчала, исчерпав запас высоких слова, за ее спиной послышался перебор струн лютни:
Под курганом, поросшим пахучей травой
Мы лежим в тишине полстолетья.
Сквозь глазницы и ребра сочится вода под землей,
Шмель жужжит над медовым соцветьем...
Эленвен сразу узнала этот голос. Вентриль. Ее беспокойная бродяга-мать - каким ветром она оказалась занесена в Выперки в этот судьбоносный и страшный для всего Купола момент? И песня... этой песни рамонитка не знала. Похоже, баллада рождается прямо сейчас - судя по раздумчивому и осторожному тону бардессы - той предстоит еще долго ее шлифовать. И сейчас она продолжала петь, почти не трогая струн:
"Пусть молчат мертвецы там, где дети играют в войну",
Мы на это совсем не в обиде.
Мы молчим - это ветер в траве поднимает волну,
Шепчет лишь одно слово: "живите!"
Повисла долгая пауза, и красивая сорокалетняя женщина, в которой Стражи легко могли уловить сходство со своей рамониткой, вышла из тени, привлекая к себе общее внимание, заставляя вслушиваться в слова, произносимые от имени погибших пятьдесят лет назад на этом самом месте женщин. Все ждали продолжения, все сосредоточились на выступлении певицы - умение обратить на себя внимание было одной из самых сильных сторон матери Эленвен. И вот, когда совсем стихли разговоры, вместо очередного куплета акапелла, Вентриль резко ударила по струнам, в совершенно другой манере подавая припев:
Так раскройте же ветру навстречу глаза,
Пусть осушит он скорбные слезы!
Ничего в моей жизни не сделано зря,
Если дальше живут мои сестры!
- Пока мы живы - мы правы, - прошептала одними губами Карина. - Так говорила Ви. И все же - в этом была не вся правда. Те, кто лежат полвека под курганом за виноградниками, и те, кого оплакивают прямо сейчас - они такие же живые, как и мы, с нашими бьющимися покуда сердцами. Можно убить каждую из нас, можно, наверное, убить даже Богинь. Сестринство убить невозможно. А значит - мы будем живыми и правыми до скончания веков.