Кроны вековых деревьев шумно шуршат своими черными ветвями, укрытыми желтоватыми с красным листьями, легонько опадающими на преющую в томных объятиях полуденного солнца землю. Лес прекрасен своей тишиной, своим безумно упоительным спокойствием, в котором затаились неразгаданные секреты и страшные тайны давно ушедших времен, темные уголки туманного прошлого, скрытого надломленной печатью времени.
Райх, не смотря на свою артистичность и вообще свою странную, необъяснимую любовь к лесу, старался не замечать его красоты, не отвлекаться на его манящие просеки, крохотные поляны и нескончаемые дубравы, боры и буреломы. Старался не чувствовать ароматы увядающих лесных цветов, запахи лесного меда, тайно заготавливаемого пчелами, запахи тихонько наступающей осени. Он пытался видеть, чувствовать и слышать только то, что было нужно ему. И у него это получалось.
Он слышал, как сохатый шумно дышит, перепрыгивая через поваленную сосну; явственно чувствовал запах его выделений, - скоро у этого парня в голове начнут бродить мысли о самке, ибо неотвратимо приближается сезон спаривания Императорских оленей. По весне маленькие оленята, неумело вышагивая на своих непропорционально длинных копытцах, будут щипать свежую травку на ласковом весеннем солнышке.
Но вот у этого парня детей не будет. Если Райх все сделает правильно и так, как надо. Так, как у него получается лучше всего.
Ганс шумно заворочался. Следопыт пшыкнул, приложив указательный палец к потрескавшимся губам. Припал к опавшей листве лицом, всем телом; внюхался, втянул в себя аромат умирающей природы. Запах оленя. По-паучьи, передвигаясь всеми конечностями, внюхиваясь в грязную жухлую листву, в мягкую траву и влажную землю, прошел чуть вперед. Остановился. Припал ухом туда, где лежала сломанная веточка. Почувствовал. Увидел. Увидел что-то, что не увидел бы никто другой.
Сухо улыбнулся.
Вперед, за ним. Не шумя. Не делая резких движений. Лес этого не любит.
Время летит незаметно, быстро, остро, словно выпущенная стрела – Райх наблюдает за оленем, всматриваясь в его повадки, наслаждаясь его незнанием. Стрела, что лежит в его вспотевшей руке, направлена наконечником в землю, чтобы дичь не заметила латунный отблеск металла среди желто-серых тонов леса. Лук, что отдыхает на земле, молчаливо дожидается своего часа, часа, когда рука охотника коснется его тетивы, когда узловатые пальцы натянут ее с немыслимой силой до той точки, когда выпущенная стрела сможет ровно войти в глаз животного и пробить голову насквозь. Как говорил один старый охотник, которого позже загрызли волки: «Бей в глаз, не порти шкуру».
Райх ждал. Ждал, пока ветер стихнет. Ему пришлось ждать, ибо менять позицию на таком расстоянии ему было невыгодно – сохатый, умная бестия, заметит его, услышит. Слишком близко. Слишком опасно. Поэтому он ждал. Если ветер не стихнет через пять минут – он будет выть и щеголять средь коряг и руин, средь сосен и дубов до тех пор, пока не надоест ему пугать своим воем бедных жителей леса.
Времени нет. Сейчас или никогда. Либо пятнадцать рейхсмарок звонко упадут в его карман, либо убегут от него на четырех копытах, отблескивая золотым сиянием чистой шкуры.
Бесшумно натягивается тетива. Бесшумно опускается стрела, застывает оперением между двумя сложенными пальцами. Бесшумно смотрит наконечник на свою жертву, щерясь зубцами. Затаил дыхание. Помолился богам охоты.
Треньк! – тихонько щелкнул расправленный лук.