Ядреная настойка дварфа, приятно прорвавшись по горлу, заметно взбодрила нас и придала сил – и чтобы бороться с холодом, и чтобы продолжать наш путь сквозь поднявшуюся метель.
Она, вьюга, била прямо в лицо, заставляя кутаться все глубже и глубже в одежду, но, к счастью, что я, что Анна – мы были привыкшими к подобной непогоде, а плотно сбитый Мармоор, что практически ничего и не надел для зимы, сам оказался суровее нее. Казалось, будто бы это не жуткий ветер, метающийся острыми льдинками, бил по нему рьяными порывами, а, скорее, наоборот – это дварф бил по ветру своей мощной и крепкой фигурой, закованной в кольчугу.
Но наши кони, защищенные лишь короткой шерстью, вскоре начали недовольно вхрапывать, меся копытами снежную кашу. Им такая перемена пришлась явно не по нраву, но, к счастью, им пока еще хватало сил… даже Иблису, вокруг которого до сих пор крутился мини-смерч Альгериона. Может, конечно, его просто-напросто согревала хозяйка своей магией, что вполне была способна сотворить прямо здесь жаркую баню, а, может, он действительно был одним из лучших жеребцов, что я знал.
Винтеру тоже приходилось туго – вьюга оказалась на редкость жестокой, она рвалась навстречу нам ледяными, бесконечными рывками, но мой конь был северных кровей, и пока еще держался крепко. Как и я, ведь в моих жилах текла студеная магия холода, что с самого детства делала меня практически безразличным к зимним морозам. Да и шуба была теплая, конечно.
Но вот пони дварфа, Хучу, приходилось тяжелее всех – несчастное животное в противоположность стойкому Мармоору измученно отворачивало голову от жутких порывов и все норовило развернуться. Конечно, наездник ему этого не давал, но Хуч, еле ковылявший последним, уже начал вызывать у нас серьезные опасения.
Вскоре вьюга стала еще сильне, слив свои порывы в единый, что упрямо продувал ледяной воздух сквозь лес – в лицо летело все, что ни попадя: снег, льдинки, шишки, палочки и гнилая осенняя листва, но мы все равно шли вперед, пытаясь пересилить таинственную непогоду.
Потеряв де Сьежа, мы стали тверже, ведь этот путь стоил нам уже дороже каких-либо денег и поворачивать назад значило предать погибшего воина, а потому, стиснув стучавшие зубы в упертом оскале и одеревеневшие поводья в замерзших руках, мы продолжали идти сквозь Гройенвальд…
ссылкаПрошел, наверное, час, а может, и целых два – сложно было понять, но однажды метель кончилась. Ее просто не стало, ветер стих, а снег осел, клубясь последними вихрями. Лишь где-то позади еще завывали вдалеке ледяные дьяволы, как северяне называли злобные ветра, но и те вскоре стихли, оставив нам слушать лишь морозную тишину зимнего леса.
Глаза, наконец, раскрылись на полную, позволяя разглядеть то, что стало с природой: действительно, наступила настоящая зима. Снег теперь был повсюду – скрипел, сминаясь, под копытами, поддерживал черные стволы деревьев глубокими сугробами, висел на поникших ветвях берез и лапах елей, украшая их, но лишая всякой гордости. Теперь лес принадлежал ему, сгинался под его тяжестью и леденел от его холода: все погибло, замерзнув голыми стволами и гнутыми ветвями. Только хвойные кое-как зеленели своими иглами, но за это им доставалось еще больше – ненароком задевая широкие ветви, мы обрушивали на себя целые пласты снега, забиывая им оставшиеся дыры.
Но нет худа без добра, а добра – без худа: небо внеожиданно прояснилось голубым, необъятным сводом, открыв путь негреющим лучам желтого солнца, гулявшего где-то на его окраине. И все-таки, оно было, это солнце, и от этого нельзя было не улыбнуться. Пускай зима, пускай морозы, но мы выдержали все это и выдержим еще.
Все еще умудряясь находить дорогу, лошади взбодренным шагом виляли меж деревьев, взрывая снежную пелену. До Хартнупа, если верить карте, оставалось всего-ничего, а мы так и не втсретили ни единого монстра – их, казалось, забило холодом в самые темные щели, и это не могло не радовать. От осознания этого настроение поднялось еще выше, мои плечи расправились, а уже веселый взгляд гулял по окрестностям, выныривая из под капюшона, чтобы все-таки кого-нибудь да заметить.
Но никого не было – лес был абсолютно пуст, лишь одна девушка, ее брат, их спутник дварф, три копытных животных и Фига, что, выбравшись, наконец, из моего плаща, резво вспорхнула, пронесясь среди черно-белых ветвей, и унеслась куда-то подальше на разведку. Ахда, еще с нами был Альгерион, подозрительно маленький дракончик, но тот все это время мирно спал у сестры на шее и, видимо, собирался продолжать в том же духе до прихода весны…
Внезапно тишину нарушил стук. Все резко оживились, вглядываясь вдаль, откуда он доносился, но там ничего видно не было.
- Дятел, - предположила шедшая первой Анна, ускоряя Иблиса, на что я сходу ответил, догоняя сестру:
- Ага, выживший в этом морозе благодаря своему железному клюву, которым он сейчас устраивает себе дупло в медном котле!
И я не врал – звук действительно был скорее металлическим, какой обычно раздается в кузне, когда молотом долбят железо или, например, заколачивают гвозди… Неожиданно меня осенило, отчего я пнул Винтера пятками, собираясь перейти на галоп от радости:
- Ань! – крикнул я сестре, уже несясь сквозь чащобу. – Это люди! Это Хартнуп – мы доехали!
И действительно – через какую-то минуту я увидал вдалеке дым от печных труб в большом просвете за лесом. Прямо посреди Гройенвальда мы обнаружили большой лысый холм, на котором и расположилась обнесенная частоколом деревня – приветливые, угловатые крыши, поддерживавшие толстые, блестящие на солнце, снежные слои, ютились за стеной из толстых бревен, что нарушалась чуть покосившимися, раскрытыми настежь воротами.
Частокол, под которым вьюгой навалило гигантские сугробы, имел даже несколько небольших башенок с каменным первым этажом, но важнее были трубы – их было десятка три, сколько и домов, и половина из них коптила тяжелым сизым дымом. Дымом - живой, радующей душу приметой, всегда говорящей о том, что деревня была все еще населена людьми, а я, признаться, в этом уже сомневался после всего случившегося.
Дождавшись остальных, я радостно указал пальцем на табличку, увенчанную внушительной шапкой снега – она висела на столбе у подножия холма и на ней было написано одно-единственное слово: «Хартнуп».
ссылкаЭто была, наверное, самая невероятная деревня, что я когда-либо знал, и вряд ли я смогу ее когда-нибудь забыть, учитывая, что здесь потом произошло, но обо всем по порядку.
Все началось, конечно же, с того, что мы в нее въехали, еще заранее заметив того самого мужика, что издавал ритмичный стук: он строил дом. Точнее, крышу – сиротливый каркас из свежих деревянных брусьев еще предстояло обшить досками и накрыть соломой, чем наш строитель и занимался. Раздетый по пояс, этот могучий, раскрасневшийся от холода мужик сидел прямо на центральной верхней балке, лихо махая молотком и уверенно вбивая гвозди в дерево. Один, потом следующий, потом еще – казалось, он не мог остановиться в этом увлекательном занятии, которое, кажется, не имело никакого смысла.
Он тупо вбивал гвозди в брус. Ничего не укреплял, ничего не приделывал – просто вбивал, и, когда мы подъехали поближе к частоколу, я понял, что он этим занимался давно: половина каркаса уже поблескивала стальными шапками сотен вбитых гвоздей. И еще как минимум сотню ей предстояло выдержать – безумный кровельщик был буквально обвешан длинными гвоздями, что чуть не выпадали из трех пузатых сумок.
И словом «выдержать» я не преувеличивал: каркас уже стонал и трясся под могучими ударами разъяренного мужика, явно подламываясь от забитых в него гвоздей. В какой-то момент мы даже остановились, озадачанно глядя на строящийся дом прямо за частоколом – он вдруг начал сильно скрипеть и шататься. Но кровельщик не останавливался, периодически пододвигаясь чуть дальше и продолжая свое безумное дело.
Наконец, раздался жуткий, громкий треск – каркас не выдержал и целиком провалился внутрь дома вместе со своим «ухнувшим» строителем, пролетевшим не менее восьми метров вниз… Шум вскоре улегся, как и древесные опилки, разлетевшиеся в стороны, и все затихло. Кровельщик либо умер, либо отключился, что вполне было логично после такого падения, но зато мы расслышали тоскливое бреньканье какой-то гитары, исходившее из самой деревни.
Прямо у ворот, за которыми длилась главная улица, занесенная сугробами по краям, сидел бард. Тощий черноволосый паренек, одетый в уж больно легкую куртку и кожаные штаны, он расположился на каком-то ящике, чтобы не садиться прямо в снег, и спокойно играл себе на деревенской гитаре своими озяблыми длинными пальцами, не обращая никакого внимания ни на мороз, ни, тем более, на появившихся путников.
Бард просто сидел и играл, меланхолично дергая струны грустной, тихой мелодией, и глядел на дом напротив, думая о чем-то своем… Больше, вроде, никого поблизости и не было.