- Зеленая Биргет уже лежала, когда я стрелял в ее сестрицу... – бросил Мармоор Анне и вошел вслед за ней, резко осекшись. Я поспешил за ними, тихонько скрипнув ступеньками крыльца: они застыли прямо у входа, ошеломленно глядя на пол и не обращая внимания на уставленные полками стены. Повсюду сияли свечи, но их света было недостаточно, чтобы ползучие тени не забирались за устрашающие колбы и банки, коими было все забито. Здесь хранились ингридиенты… а на полу лежали трупы.
- Что ты лыбишься, тварь?! – злобно прошипел тогда ля Ир в глаза Биргет, державшей нож в его животе. Она улыбалась, она веселилась – она чувствовала, как жизнь утекала толстыми, густыми струями по его бокам, заливая пол темно-красной, липкой лужицей. Она уже поверила в свою победу.
Но Жан-Батист никогда не верил ни в чью победу, и он никогда не останавливался, даже если надежда расходилась выжигающей разум болью, наполняя все тело, и улетала… Ни вера, ни надежда, ни что-либо иное ремминцу не требовалось для победы: ему нужны были лишь собственные руки и ненависть…
Справа, у окна, расположилась стойка с раскрытым древним фолиантом, а рядом с ней – опрокинутый большой медный котел, в которомм лежала бездвижным телом та самая Зеленая Биргет. Ее некогда зеленая кожа была покрыта жуткими красными водырями, изуродавившими и без того не очень-то красивую старушку до самого мяса на спине…
Не спуская глаз с лица, пузырившегося гнойными язвами, Жан-Батист обхватил правую кисть ведьмы своими ручищами и, резко дернув, вывернул ее напрочь – хруст и вопль старой сучки наполнили хижину приятными воину звуками. Старуха тут же отстранилась, выпуская кинжал, ее глаза расширились от ужаса и боли, стоило им глянуть на прорвавший кожу осколок кости… Ее рожа, исказившись в этой жуткой гримасе, лопнула парой пузырей, вытекших зеленоватым секретом, и тут же захлопнулась ботинком де Сьежа – рыцарь с силой вдарил ей подошвой в голову.
Карга, лишаясь с кровью оставшихся зубов, безмолвно полетела прямо на кипевший чарами медный котел – тот отозвался гулким звоном, слетая со своего помоста и опрокидываясь на Биргет всей доброй сотней пинт. Коричневатый кипяток тут же охватил ее тщедушное тело, выплескиваясь на пол, отчего провалившаяся в котел зеленая ведьма разразилась безумным, протяжным визгом, судорожно трясясь всем телом…
У другого окна, слева, такой же грудой старых костей, обтянутых истерзанной временем тонкой кожей, валялась черная ведьма, зияя дыркой у лопатки – Мармоор в самый нужный момент оказался донельзя меток, испотрошив пулей внутри грудь этой старой карге. Ее лицо, застывшее при виде смерти, удивленно и даже как-то обиженно глядело стеклянными глазами в середину комнаты, словно бы пытаясь спросить: «Как? За что? Почему?..»
Расправившись с младшей сестрой, что все еще билась в судорогах, и ухватившись одной рукой за торчавший кинжал, де Сьеж кое-как встал, не обращая внимания на ошпарившие его спину ингридиенты. Ему сейчас было не до того: отвернувшись от окна, глазами с ремминцем встретилась сама Хельга, уже изукрашенная уродливым ожогом во всю грудь.
Глядя, как раздетый по пояс де Сьеж с раздирающим глотку ревом выдергивает нож из собственных кишок, выпуская потоки крови, она, наконец, сообразила, что пора было кончать с этим мужиком, и произнесла всего три слова: «Ойорн вьес дорхен!».
В ответ на это ля Ир продолжил свой крик, устремляясь к Вороной Хельге с уже запачканным ритуальным ножом – тот должен был вонзиться стерве в глотку, но та его остановила… ладонью. Мощное заклятье, сорвавшись с выставленной вперед руки, прошило могучую грудь рыцаря черным дымком смерти, останавливая того прямо перед собой.
Немые, но злые, люто ненавидящие эту тварь глаза ля Ира уставились на убившую его ведьму. Кровь черными угольными сгустками застыла в его жилах, а дыхание навеки прервалось, но мертвый ремминец все равно не сводил с нее взора, пожирая своей злобой ее темную душу. На какой-то момент Хельга даже испугалась его, отстранясь обратно к окну и нервно сдвинув брови – мужчина уже давно должен был свалиться бездыханным, а он все равно стоял, побледневшей рукой стискивая рукоять кинжала.
И все же, несмотря на всю волю «не успев упасть погибшего» воина, вороная суть магии Вороной Хельги была сильнее: ноги, закованные в латы, подвели его, потянув за собой все тело… И Жан-Батист ля Ир де Сьеж, не случайно прозванный Ярым, упал замертво, так и не перестав бороться даже после смерти, так и не сомкнув своих вечно живых и вечно яростных глаз.
- Умри же, старая уродина! – крикнул Мармоор и раздался оглушительный выстрел. Облако пороха, последовавшего за незримой пулей, тут же заполнило полкомнаты; Хельга дернулась, раскрыв рот, что уже лишился сил закричать об пронзившей спину боли, и безвольным, дряхлым и уродливым телом свалилась на пол рядом с де Сьежем… Тоненькая струйка темной крови, смочившая края аккуратной дырочки, спустилась ниже и встретилась с ремминской кровью, да с остывающим отваром, что залил весь пол.
Между сестрами же в зыбкой луже собственной крови лежал и наш ля Ир, сжимавший в окоченевшем кулаке ритуальный кинжал… Его глаза… Отец-Предтеча, сколько же было в них лютой злобы! Казалось, он готов был прямо сейчас встать и изрубить валявшуюся напротив Хельгу – так, на всякий случай, чтобы уже не дергалась.
Но он не мог… Да и уже никогда не сможет. Его мощный, широкий торс скрывал бугры некогда сильных, но уже бесполезных мышц под бело-мраморной кожей, испещренной редкой сетью угольно-черных жил… Его торс до сих пор был напряжен, будто бы готовый броситься в атаку. Жан-Батист ля Ир де Сьеж хотел еще сражаться, хотел биться, но судьба предопределила ему иной путь… Уж слишком что-то короткий.
И у меня подступил к горлу постыдный комок при осознании всей бессмысленности произошедшего. На что ему сдался этот лес? На что ремминец сдался этим ведьмам? Зачем надо было всю жизнь рисковать собой?.. Чтобы вот так, просто взять и умереть в дьяволом забытом месте?!
Но это был его выбор, именно на это он и шел, получая темное пятно на место погибшего сердца, получая долгожданную смерть на место осточертевшей ему жизни. Он смог погибнуть достойно, сражаясь до конца и смело глядя врагу в глаза, а я? А что я? Тот, кто чуть ли не плакал час назад под лапами какой-то кошки! Он не боялся, а я – боялся, в том-то и была разница… И это к нему должны были придти на помощь, а не ко мне. Но это все было бредом – того, что случилось, не вернуть.
Ведь верно люди говорят – после смерти друга все себя корят. А потому, постаравшись забыть про эти бестолковые мысли, разрывавшие мою душу, я попросту сглотнул поднявшуюся к горлу боль с горечью и, шагнув, наклонился над нашим наемником.
- Он… - хотел было что-то я сказать красивое, но намечавшиеся слезы не дали договорить, испортив и одно-единственное слово сорвавшимся голосом. Нет, о погибших соратниках не плачут – о них поют легенды. Вот и я не собирался, я попросту закрыл ладонью его холодные веки и повернулся в сторону Биргет: та неожиданно подала признаки жизни, пошевелившись в своем котле.