И снова этот взгляд, полный ненависти и злобы, что тут же отразились страхом загнанного в угол кролика уже в моих глазах. И снова мое моментально вспотевшее тело замирает в нерешительности: когда же мне стрелять? И снова я понадеялся на один-единственный болт и снова я был один против целой шестиногой кошки…
Безмолвно, исказив свое уродливое, обгорелое лицо в кривой усмешке, разрывавшей слипшийся от ожога рот, она сместила центр тяжести, делая легкий полушаг тремя лапами. Приготовившись тем самым к прыжку, кошка прыгнула, раскинув свои лапы и челюсти в «дружелюбном» приветствии, а я все равно стоял, в очередной раз за сегодняшний день веря, что скоро умру.
Отпустив аркебузу, что тут же отлетела в сторону, гном совершил роковую ошибку – открыл доступ широченной пасти, начиненной истекающими слюной зубами, к своей коротенькой шее. И не помогла даже вторая рука, неудачно попытавшаяся остановить мощное движение, и приподнимание – тварь попросту с силой впечатала дворфа в землю передними четырьмя лапами, раскрыла пасть и быстрым, ловким движением закусила шею Мармоора.
И снова могучая смерть летела на меня эти мгновения, что я ловил одним вздохом, пожирая каждый миг, каждый сантиметр ее полета – они мне были важны, очень важны. Ибо от них зависела моя жизнь. Ибо теперь я знал, что делать, я научился, понял и почувствовал именно тот момент, который был решающим: когда тварь рванула навтречу мне.
Именно тогда я и спустил курок, уже прыгая вперед, к ней… Кошка летела высоко, я же делал низкий кувырок, а потому мы с легкостью разминулись – я прокатился по земле под ней, а она, жалобно мяукнув, получила в грудь арбалетный болт и неудачно рухнула на то место, где я только что стоял.
Уже оставив где-то в огороде арбалет, я тут же выхватил свой меч, вскочив, и метнулся к упавшей твари…
Длинные клыки впились в кожу, разрывая и терзая ее, но гном не поддался. Мощные челюсти сдавили, будто тиски, но дворф отчаянно напряг шею, сопротивляясь, что было мочи. От сильного и долгого укуса горло сдавило, дыхание перехватило, легкие замерли на полувдохе, но Мармоор справлялся пока и без воздуха.
Крякнув что-то, он замолк, невероятным усилием сдерживая свои позвонки от того, чтобы сломаться под безумно мощным натиском хищника. К лицу прилила кровь, упруго забившись в висках, перед глазами запляслали алые узоры, а грудь заныла, беспомощно жаждя хотя бы глотка воздуха…
Но его не было, ни единого глотка – дворф быстро задыхался, и все же он еще жил, он еще боролся, у него еще был шанс.
А у этой зеленоглазой твари его не было – болт, видимо, метко угодил ей, не давая даже толком встать. Лапы ее не слушались, она конвульсивно дергалась, пытаясь опереться на них, но все равно падала обратно…
Может, кошка бы и встала потом, но я решил резко ограничить ее жизнь – теперь я стал хищником. Быстро подлетев с яростным замахом, я врубил ей меч в спину: тварь взвыла, вздоргнув всем телом, но я не медлил, повторив удар. С чвакающим звуком, лезвие вошло рядом с предыдущей раной, разверзившей свою захлебывавшуюся кровью пасть. Вот и ее родственница также засочилась темневшей в ночи жикостью, вот и еще одна, вот и еще – я завороженно смотрел как мой меч оставлял глубокие, убийственные раны на хребте монстра, с упоением повторяя одно и то же движение.
Обхватив меч обеими руками, я постепенно ускорялся, расходясь на какой-то жестокий и победоносный боевой клич: я убил эту тварь, я одолел ее. Та лишь что-то жалостно мяукала прогибаясь под моими ударами, но меня только распыляла ее жалостливость – о да, я ей сочувствовал! Она подыхала на моих глазах, ей было больно, и я этому был рад без малейшего зазрения совести, потому что кошка заслужила этой кары, а я заслужил быть палачом.