Мармоор что-то бубнил себе под нос, увлеченный своим занятием, но, как только Анна стала уходить, вдруг опомнился:
- Ну, как знаешь, хозяйка. А вот искупаться - это ты уже зря надумала,- не отрываясь от алхимии, сказал гном вслед уходящей Анне. - Да постой же... - Мармоор обернулся, но она уже скрылась в темноте, уводимая маленькой Фигой. - Ей-богу, лучше быть грязным и живым, чем вымывшимся и растерзанным волками, - проворчал дварф и разгладил бороду, вернувшись к своему занятию…
Вскоре после этого из палатки ля Ира, лягшего туда, не снимая доспеха, донесся классический солдатский храп, так что Мармоор остался сидеть в одиночку напротив костра. Мелкий, моросящий дождь все продолжал раздражающе капать, периодически попадая по крышке мармооровского ящика с характерным влажным звуком, что в купе с непрерывно трескающим костерчиком и ритмичным храпом ремминского рыцаря, создавало особенную мелодию уснувшего ночного лагеря.
Кроме того, вокруг постоянно слышались то шорохи, то шелест листьев, то чей-нибудь зловещий вой, то еще что-то непонятное, заставлявшее всякий раз даже такого сурового гнома встревоженно отвлечься от его занятия. Но потом он все равно возвращался к нему, упрямо растолачивая в ступе гранулы едкий квасцов, что в силу своего названия неприятно и действительно едко воняли, стоило их хоть немного раскрошить. Тем временем под периодические гномьи «чихи» от квасцов, добавившиеся в мелодичную симфонию, на костре в специальном малюсеньком котелочке грелся порошок тлеющего камня вперемешку с глинистым грунтом, что должнен был в итоге образовать тягучую, постепенно затвердевающую смесь…
- Мууурррр… - донеслось тихое, но отчетливое мурлыкание со стороны дороги… откуда-то из тьмы, что таилась меж слабо освещенных костерчиком дубов.
Дернувшийся от этого гном, чуть было не выронил ступку со смердившими квасцами, что, кстати, было весьма чревато, и, поставив ее в ящик, достал свою заряженную аркебузу.
Но повторных звуков не последовало…
Решив, что все-таки ему послышалось, Мармоор вернулся к своему занятию, но не тут-то было – мурлыканье вдруг повторилось, заставив дварфа, тихонько ругаясь, все-таки подойти к краю лагеря с ружьем наперевес. Пристально разглядев все кустики и тени в той стороне, гном так ничего и не увидел – лес не отреагировал на осторожное «Киса, поди сюда…» и даже на пресловутое «Кис-кис-кис». Убедившись, что если там кто и был, то пока нападать не собирался, чуть расслабившийся Мармоор вернулся к своему полену, на этот раз положив аркебузу себе на колени и продолжив свое меланходичное дело.
Но на этом, конечно же, ничего не закончилось – через минуту снова донеслось таинственное мурлыканье, которое тутже повторилось, причем несколько раз, но дварф даже и не думал вставать, уперто растолачивая уже стертые в мелкий порошок квасцы… Застыв в своей сидячей позе, он пристально следил за этой непроглядной тьмой, будто загипнотизированный этими мелодичными звуками, что постепенно приближались, становясь все громче и громче.
- Мууууррр… - томно звала ночная мгла. – Мууууррр… - шелестели листья в кронах. – Мууууррр… - скрипел пестик в крепких гномьих пальцах. – Мууууррр… - отдавалось в завороженной происходящим голове Мармоора.
Он понятия не имел, сколько это продолжалось, но ему казалось, будто это мурлыканье длится вечность, рокочущим эхом заполняя тьму вокруг и заманивая своей непрекращающейся песней – гном уже не слышал ничего, кроме этих сводивших его с ума кошек. Время, наверное, уже остановилось, а неуемный алхимик все падал в бездну повторявшегося звука, изничтожая квасцы, облепившие тонкой пленкой стенки ступки…
Таким я его и увидел, выглянув из палатки: бездвижно смотрящим, не моргая, куда-то во тьму – лишь руки его монотонно работали, а дыхание медленно-медленно заставляло шевелиться могучую грудь, спрятанную под кольчугу.
- Мууууррр…
- Мармоор!!! – прокричал я, судорожно заряжая арбалет: меня в тот момент разбудили сдавленные крики ля Ира, да звон его доспеха, которых гном, судя по всему не слышал. Тот, наконец отвлекшись от жуткого мурлыканья, все доносившегося из леса, тут же схватился за ружье, очумело хлопая на меня глазами.
Но было уже поздно – на четвереньках вылетев из своей палатки, разъяренный Жан-Батист отчаянно взвыл: его буквально оседлала какая-то черно-синяя старая карга, вцепившись своими длинными когтистыми пальцами в уши рыцаря. Вид у нее был ничуть не лучше, чем у Биргет – неровный свет костра накладывал глубокие тени на ее дряблую, покрытую язвами кожу, обтягивавшую, а, точнее, свисавшую с хилого старушечьего скелета. Одета она была в какие-то изорванные лохмотья, неплохо сочитавшиеся со спутанной и грязной гривой черных длинных волос, частично стянутых в хвосты чьими-то жилами. На поясе у нее висел целый набор засохших гоблинских голов, а на шее – заставляющий содрогнуться ряд человеческих зубов, но больше всего пугала ее злобная рожа: лишенная какой-либо пропорциональности, она выделялась длиннющим острым носом и сильно выдающимя не по-женски волосатым подбородком.
Застыв перед нами на мгновение, она еще раз дернула де Сьежа за уши, отчего тот, даже не собираясь ее с себя скидывать, снова взвыл. Ля Ир, кстати, смотрелся соответствующе своей наезднице – его безумные глаза бешено крутились посреди окровавленного лица, демонстрируя практически полное отсутствие здравого рассудка. На миг мне стало действительно страшно за него, но лишь на миг, ибо очередная гройенвальдская ведьма дольше секунды здесь задерживаться не собиралась:
- Вертай нажад, - прошепелявила беззубым ртом карга, резко разворачивая де Сьежа.
- Не стреляй! – снова закричал я прицелившемуся гному, понимая, что тот мог легко промазать.
- Пошел, голубшик, но! – добавила ведьма, подкрепив свои слова звучным ударом костлявых пяток о сталь ремминской кирасы, и тот, послушный ее приказу, рванул в лесную мглу. Два неестественно ловких и мощных прыжка – и старуха исчезла из виду вместе со своим новым скакуном, загромыхавшим в ночи своим доспехом…
- Что это было? Я сплю, чтоли… - только и смог выговорить я, изумленно глянув на Мармоора.
