Подпитываемые сестринскими ладонями язычки пламени завораживали мой взгляд своим неуемным, вечным танцем - более ни на что смотреть уже не хотелось, ибо они единственные не давали мне упасть от усталости с сырого полена. Эти пляски - они притягивали, манили своим еле слышимым теплом, которое, как мне казалось, защищало меня от страха и холода этого леса... Да, я, наверное, впервые в своей жизни так возненавидел мороз, гулявший по моей спине, беззащитной перед тьмой и ужасом Гройенвальда. И все-таки, я не считал это предательством к своей стихии - это попросту был чужой холод, тот, в котором мне не было места и жизни. Будь мы в знойной и жаркой пустыне, я бы, наверное, с такой же любовью разглядывал прохладную глубь единственного в округе еще не высохшего колодца, но сейчас все было наоборот и страх с легкостью подавлял мою внутреннюю натуру...
- Спасибо, Ань, - буркнул я, услышав откуда-то про то, что мне не придется дежурить... Очень не хотелось подводить моих спутников, а тем более сестру, но сил даже на просто посидеть уже не оставалось. Лишь мельком глянув на Анну и благодарно улыбнувшись из-под темноты капюшона, я закутался поудобнее в что-то уж слишком тоненький плащ, утремив свой взор обратно на наш костерчик, и снова вернулся к своей тихой и уютной мысли про тепло. Ее-то было не так страшно раздумывать, как нечто, навроде "А что, если Биргет нападет на нас ночью?", "А сколько нужно времени этой чертовой гидре, чтобы проломиться через всю эту чащу?" и "Настолько ли я глупец, чтобы считать увиденное самым опасным в Гройенвальде?"
И все же, мне и раньше бывало весьма и весьма страшно, храбрым героем никогда, ведь, не был - почему же тогда сейчас меня так тянуло к центру нашей компании, к ее теплому сердцу, бившемуся в хаотичном ритме о мокрое палешко? Такого никогда не было - я вдруг понял, что очень хочу, чтобы этот костерчик горел всю ночь, оберегая меня... нет - нас, нас от всего того, что следило за нами сквозь заросли. Я не хотел раствориться в окружающем гиблом холоде, как раньше... теперь я почему-то хотел раствориться в том тепле, что сидело внутри меня и внутри остальных, которое объединяло нас перед этой безмолвной угрозой.
Решив, что сидеть перед костром и слушать болтовню гнома все-таки бессмысленно, я, наконец, тихо промолвив "Всем спокойной ночи, а Мармоору - острого слуха", кое-как встал и забрался в палатку, стягивая конкретно надоевшие за день сапоги. Наверное, если глянуть со стороны, любой серьезный вояка признал бы с хохотом эти мои мысли о "внутреннем тепле" уж больно сентиментальными и... жалкими? Но для меня они были весьма и весьма важными, потому что я понял - мне есть теперь за что бороться с этим холодом. И это успокаивающее, придающее уверенности приятное осознание, нежно сомкнув мои веки, унесло меня подальше от этого леса, позволив, наконец-то, тихо уснуть.