Вопрос Анны долетел до меня каким-то отдаленным полушепотом – мир будто очерствел, заплыл жиром вокруг меня, губя все звуки и смазывая цвета в унылую серую массу… Я не спал всю ночь - нервничая каждое мгновение, прислушиваясь в каждый шорох, в каждый треск качающихся под смелым ветром сосен, вглядываясь в тени средь безжизненных стволов, в чернеющий в лунном свете холод, ожидая вот-вот услышать отдаленный стук копыт, увидеть темный силуэт, крадущийся средь рощи. Порой я выходил на опушку, чтобы оглядеть просторный луг, волнующийся под звездным ветром, и тогда моя грудь сжималась в тихом, немом страхе перед нависнувшей позади черной громадой Гройенвальда, шумевшего не только, надо заметить, деревьями, но порой и криками животных… рычанием волков и чьим-то далеким-далеким, еле слышным предсмертным воплем… Или это все мне слышалось? Сложно было ответить точно, ведь я не на шутку боялся этого леса – чего только стоили обычные для трактиров рассказы про уродливых монстров, озлобленных на род людской кентавров, полусов-полумедведей, магических кошек размерами с лошадь, да про пару ведьм-сестер, что уже лет двести колдоством своим заманивали путников в самую гущу леса и… сжирали до костей, топя в болоте.
И что же я после всего этого мог чувствовать, стоя к нему спиной посреди ночной опушки? Пронизывающий морозный ветер порождал юркие стайки мурашек, бесновавшихся под моей рубашкой, а темнота ночная – мельтешащие красные точки перед глазами, ломая всякую уверенность в своих силах… Да ее и не было никогда.
Единственное, что спасало меня, так это спокойствие нашего лагеря, где гном выхрапывал свой упрямый ритм в дуэте с более тихим, но мелодичным де Сьежем, - я частенько проходил мимо, проверяя их, минутами молча глядел на бездвижно спящую сестру, надеясь, что все было не так уж плохо, что она на утро проснется здоровая и сильная, как обычно… что мы пройдем через лес, что она нас защитит, что мы получим свои деньги и заживем намного лучше. А потом, потом я понимал, что загляделся, и оборачивался обратно на привычный мне с детсва мир – тьму и холод, в котором, несмотря на всю его родность моей душе, мне жить никогда и не хотелось… но приходилось.
Отбросив, наконец, наплывшие воспоминания о проведенной в одиночестве ночи, я обернулся к сестре, соображая, куда подевалась сова. Напряжение, связанное с тревогой об Анке и нашем успехе вцелом, спало с меня, стоило ей проснуться – я всегда ей доверял и знал, что теперь можно было расслабиться: сестра меня в обиду не даст. К тому же, притно растекшись теплом по нутру, меня здорово согрел мармооровский суп, заставив размякнуть еще больше, отчего мысли потекли совсем уж вяло и неуклюже…
- Она тут, у меня, - тихо ответил я, выпуская свою слегка распухшую и красную руку из-под плаща, в которой я полночи держал спящую и греющую меня Фигу. – Это от тебя осталось – отморозил почему-то… Ничего, к вечеру пройдет, я думаю.