Глава I
Тяжелый и громоздкий белесо-серый потолок туч пролетал мимо тусклой опушки и древнего леса, что своей подвижной и будто бы живой стеной протянулся на многие мили с запада на восток. Пестрые края этого лоскутного одеяла, сотканного из тысяч деревьев, что своим разнообразием красок легко могли поспорить с петушиным хвостом, трепыхались, гнулись и, сопротивляясь всеми силами бушевавшему здесь ветру, шелестели неутомимым шепотом – он, послушный холодным порывам, то нарастал угрожающим, гудящим шумом, то расслаблялся до тихого и спокойного шуршания… Но никогда, никогда деревья в это пасмурное утро не замолкали, надрывисто стеная и плача о неумолимо приближающемся к ним зимнем сне, что уже успел своим леденящим арьергардом засушить большую часть листвы до безжизненной желтизны и красноты клена. Эти новые краски, перемежаясь с отчаянным зеленым самых упрямых деревьев, заставляли лес Гройенвальд ярко и приятно рябить в глазах, стоило мне взглянуть на него издалека, но, к сожалению, весь этот зрелищный парад колыхающегося моря всегда печалил взор: лес, скорее, походил на марширующие полки имперских наемников, нежели чем на веселую ярмарку.
Эти солдаты всегда старались ярко и пышно одеться, прекрасно зная, что большинство из них шло на смерть, а не на бал – так они пытались скрасить последние остатки своей жизни, и так же их скрашивал мой лес, одеваясь в причудливое разнообразие опадающей листвы перед обреченностью ноябрьских морозов.
Опушка же, раскинувшаяся широким лугом южнее леса, выглядела намного скучнее, вся пожелтев сухой высокой травой, да редкими кустарниками, но она все равно старалась хоть как-то походить на беснующуюся неподалеку толпу деревьев, волнуясь плавными, завораживающими взгляд, переливами под гнетом все того же, рисующего всю эту картину, осеннего ветра.
Но посреди всего этого владычества сентября упорно выделялась небольшая молодая сосновая рощица, что своей сочной зеленью длинных игл демонстрировала свою неподвластность ни сильному ветру, ни холоду, что он нес с собой, - вырываясь на невысоком холме клином из густой чащи леса, она на эту ночь укрыла наших путников, маскируя где-то в себе тоненькую струйку дыма, метавшуюся повсюду не в силах устоять под резкими порывами.
Там, среди устланных меж корней сосновых иголок и пышных шишек, на маленькой полянке разместился скромный лагерь, состоявший из одной палатки и костра, на котором, что-то бормоча себе под нос, хмурый в унисон с утром, варил свой суп Мармоор. Рядом, кутаясь в свои тонкие одежды, и с удовольствием подрагивая от просачивавшегося сквозь рыжие стволы пронизывающего ветра, сидел Фридрих, пользуясь удачно здесь оказавшимся толстым бревном. Молча смотря на вьющиеся средь дров язычки огня под котелком, он то и дело поглядывал на палатку, открытый и порой хлопающий на ветру вход которой, открывал вид на безмолвно и сладко спящую Анну. Будто ребенок, укутавшись в спальник, она оставила осеннему воздуху лишь свой бледный носик, который все равно умудрился здорово замерзнуть, но она пока об этом не знала, наслаждаясь столь нужным ей после вчерашней ночи отдыхом.
Но, то ли учуяв весьма недурный запах похлебки, то ли услышав далекий шум, производимый ля Иром, то ли, наконец-таки, обратив внимание на мольбы погибающего в неравном бою носа, она вдруг открыла глаза навстречу этому тусклому и холодному миру…