Солнце катилось к закату, и последние его лучи, достающие из-за крыш города, падали на мостовую, ведущую к Тамплю. По этой мостовой мчалась во весь опор карета, запряженная шестеркой вороных першеронов. Черный массив дерева и железа был размером с небольшой дом, и было даже удивительно, что шестерых коней достаточно, чтобы повозка двигалась по дороге с такой легкостью. Окна были плотно задернуты шторами, и ни один лучик света не проникал внутрь, из-за чего внутри царил полумрак. Впрочем, тем, кто находился сейчас в карете, дневной свет был ни к чему.
С одной стороны, ближе к вознице, сидело трое: у левого окна расположился граф де Легран, справа – князь Фюстенбергский, посередине, согласно приличиям, устроилась Сильвия де Моро. Напротив сидели только двое. Один из них был одет по-военному, строго и практично, хотя его лицо не уступало в аристократичности ни Леопольду, ни Андре; это был Шарль Сансон. Сидящий рядом Оуэн Блэйк также застегнул на все пуговицы свой походный плащ, несмотря на то что вечер был летний, теплый. Пятеро представителей Процессии спешили в город, крыши которого только что показались вдали. Андре, граф де Легран, возвращался в Париж после годового отсутствия и являл собой воплощённое Величие. Сиром его был Дракула и это роднило его с Леопольдом, австрийским вампиром-алхимиком, мастером разнообразных экспериментов. Оуэн и Сильвия были прямыми противоположностями с виду: холодная строгость против безумства пышности. И тем не менее, их роднили дар предвидения, а также та, кто наградила их новыми силами – графиня Карнштайн. Самой темной лошадкой был Шарль: в его виде для остальных сквозила скрытая угроза, и кроме того, по условному ранжированию он был самым старшим из них – со смертью его сира, Жака дю Молэ на костре в 1314 году, именно он, фактически, являлся новым сиром тамплиерской линии крови. По всей видимости, он был щитом и мечом их скромной компании – условно, конечно, ведь каждый из них был при желании раскидать небольшую толпу простых людей и остаться невредимым. Завершался этот своеобразный пентакль отношений тем, что Леопольд и Сансон в прошлом воевали за разные стороны – и лишь опыты Багрового короля заставили их на время подать друг другу руки.
Последний луч скользнул по черной крыше кареты, и солнце скрылось за горизонтом. В этот же момент кони глухо заржали, и повозка остановилась у ворот. Один из стражников подходит к окну кареты, чтобы справиться о проезжающих, но отступает, столкнувшись с ледяным взглядом в глубине, осеняет себя святым крестом и начинает бормотать Ave Maria. Не встретив более препятствий, вы попадаете за городские стены. Возница останавливает повозку и даёт вам возможность выйти, чтобы осмотреться.
Париж. Город солнца и грязи, в котором при царствовании Людовика XIV проживало более полумиллиона тех, кого на родине Оуэна называли livestock, в Австрии – грубым немецким словом der Viehbestand. Сансон, Сильвия и Андре же, будучи уроженцами Франции, прибегли бы к выражению le betail. Скот.
И где-то среди этого скота нашёлся один, решивший нарушить естественный ход вещей. Лишить вас самого драгоценного – по крайней мере, так принято считать.
Прохлада улиц освежает, легкий ветер играет с полами плащей. И есть в этом ветре что-то неуловимо тревожное. Нет в нём чего-то привычного, то, что привык ощущать каждый вампир, возвращаясь к своему дому. Особенно явственно чувствует это Андре. Он вспоминает о надсмотрщике Парижа – вампире с странным восточным именем Зарайя, пришедшим во Францию откуда-то с Аравийского полуострова. Вот уже месяц как поводырь местной кормушки не считает нужным отвечать на запросы Процессии.
— Parbleu, garçon! — какой-то старик торопит черноволосого мальчишку, выходя из-за прилавка, тычками заставляя того собирать товар быстрее, — Dépêche-toi!¹
Рядом трое бродяг играют в карты — ставкой служит причудливый кинжал, за который цепляется взор каждого. В особенности Леопольда: это не обычный нож, который можно стащить у горожанина и не дворянский кинжал. Нет, он больше похож на нож для пыток или операций: причудливо загнутый крюком вверх и остро отточенный — глаз вампира замечает и это.
Шарль же вдруг осознаёт, что буквально в двух шагах от него высится Тампль – мрачное нагромождение серого камня, четырехугольная башенная конструкция в центре – как бельмо на глазу французских королей, величественное и непоколебимое. Сейчас там, фактически, никто не живёт: замок ходит из рук в руки, но мало кому хочется задерживаться в этом зловещем месте. Грубый стиль четырнадцатого века, темные бойницы и грубо обтесанные башни – всё это не вяжется с пышной эпохой века семнадцатого, эпохой барокко. А ведь удобное место чтобы спрятаться от надоедливых глаз – проскользнула мысль.
Вокруг уже вовсю кипит ночная жизнь: вот спешащий на пристань Сены гуляка случайно задел плечом Оуэна и рассыпался в извинениях. Excuse-moi, сударь, excuse-moi. Вот в отдалении завязалась первая драка не поделивших последнюю бутылку пьяниц. Стража не спешит вмешиваться: сами разберутся. Слышен церковный колокол. Он доносится откуда-то с Сент-Оноре – Сильвия вспоминает, что где-то там были квартиры Кармиллы, которая поучаствовала в событиях, случившихся здесь тринадцать лет назад. Вряд ли конечно госпожа Карнштайн там что-то оставила, но может стоит проверить?
Между тем, легкая рассеянность от прибытия исчезает: мысли снова возвращаются к Багровому королю. Последнее убийство (вернее, пропажа сородича) – вы знаете наверняка – произошло вчера, на rue de Monmartre², подле монастыря святой Бригитты. Шпиль древнего готического собора можно разглядеть даже отсюда – своеобразная путеводная звезда, ведущая вас к Багровому королю.
Сейчас ночь, ваше время. Используйте его с умом.