Ответ командира обеспокоил Джона. Надо сказать, что для храмовника Элиас был на удивление нормальным и адекватным. Не то, чтобы Джон в своей жизни знал много рыцарей Создателя, но из тех, с кем он успел познакомиться поближе за время этого короткого, но насыщенного моментами, в которых раскрывается суть человека, путешествия, командир нравился ему больше всего. Он не гнался за славой, не было похоже, чтобы он стремился к славной смерти, и руководил отрядом весьма грамотно. Именно поэтому момент, когда Элиас решил дежурить в-одиночку, особенно после того, как Тьма явила в полной мере свои способности по подчинению разума, наемника заставил задуматься. Вопрос был не в браваде. Вопрос был в надежности перед лицом непредсказуемо могучего врага. В наличии второго варианта развития событий. Да, все храмовники сохранили ясность рассудка при нападении твари, но кто мог поручиться, что это было обусловлено силой их веры, а не стечением обстоятельств? Вот, Джон тоже не подчинился, и у него не было за плечами монастырской школы и тяжелых обетов. Если смог сопротивляться человек, лишенный подготовки храмовников, должно быть верно и обратное.
И еще об одном задумался Джон. Бравада. Уверенность храмовника не была ею. Если в чем-то наемник и не сомневался, так это в том, что Расмусенном движут наиболее благие намерения из возможных, и что он не будет лгать, чтобы успокоить людей, одновременно своей слабостью подставляя отряд. По сути, Элиас хотел пожертвовать своим отдыхом ради отдыха остальных. Дать им передышку. Но не была ли подобная самоуверенность порождена просочившейся в сердце храмовника гордыней? А гордыня это трещина, через которую вполне может просочиться тьма.
Поэтому Джон поступил так, как задумал раньше. Переговорил с наемниками, предложив им проследить за командиром на случай чего. В случае отказа, он готов был взять эту ношу на себя.
Но это и не понадобилось. Сомкнуть глаза на привале не получилось. Джону доводилось отдыхать во время крупных, длившихся более дня сражений, когда войска либо расходились, либо выставляли запасные части, чтобы дать возможность восстановиться сражавшимся часами бойцам. Но даже это не могло сравниться с тем, что наемник ощущал, отчаянно пытаясь расслабиться и вернуть силы для очередного броска здесь, столь близко к средоточию Тьмы.
Когда глаза открыты, мрак, отбрасываемый огнями временного лагеря, принимает обличья. Обличья живых. Обличья мертвых. Джон видел людей, которых знал, видел людей, которых убил, и видел людей, которых не встречал никогда. Многоликая тень окружает отряд, и невольно думается, что они, последняя отчаянная попытка человечества выжить, не более чем букашки для Тьмы, а чудовища, орды нежити и кошмары, которые давно свели бы с ума менее крепких волей людей, все это подобие дуновения, которым человек сгоняет надоедливого комара, если лень того прихлопнуть.
Когда глаза закрыты, сознание осаждает чуждая память. Вереницы непонятных, лишенных контекста образов, выхваченные из других жизней. Жизней, что забрала и поглотила Тьма. И следующий из этого вывод пугал не меньше. Джон знал несколько молитв, и с некоторых пор истово верил в Создателя, но книжной премудростью не владел, и имперских философов не изучал. Но два и два сложить мог. Существование этих воспоминаний говорило о том, что погибших, всю их сущность, забирала Тьма. Возможно, они существовали внутри нее, в какой-то форме. Возможно, она перехватывала души, что должны были отправиться к Создателю…
Джон бросил взгляд на Илль. Затем перевел его на костер. Не могло быть так. Не должно. Не хотелось даже предполагать, что Тьма может оказаться сильнее Создателя, и не дать достойным Его милости достичь его небесного престола.
Мысли были невеселые.
Выбор тоже был невелик. Закрыть глаза и пытаться сохранить разум в веренице образов, или держать их открытыми, и видеть окружавшую их тьму.
Джон решил не играть по правилам врага. Земля под ногами была землей. Сотворенной Создателем землей, а не мороком Тьмы. Ее озарял свет. Осторожно, стараясь не повредить дрожащими пальцами, Джон достал из мешочка фигурку, сделанную Ниэль, и поставил на землю. И смотрел во время отдыха только на нее, лишь изредка поднимая голову, чтобы проверить, как там Элиас. И думал только о ней. Смотрел на то, за что сражается, и думал о том, за что сражается. А не с кем.
И почти не заметил, как время, отведенное не привал, подошло к концу. Орсо попросил у Элиаса перед тем, как выдвигаться, несколько минут. И речь его не была лишней. У некоторых в отряде были сомнения. Джон не назвал бы их слабыми, не после того, что им довелось пройти, но сомнения в своей силе, в правильности решений, в самом успехе – были. И то, что Джон попытался сделать для Эвелинн, он постарался сделать для всех.
Джон преклонил колено. И встал уже рыцарем. Возможно, последнего ордена в истории человечества.
Позже, на переходе, Джон догнал де Труа.
- Сэр де Труа…
Наемник не был вполне уверен, что правильно обращается к герцогу.
- Я должен извиниться. Я не доверял вам. Что бы ни случилось в вашем прошлом, оно оставило след, который делал это сложным. Теперь я доверяю.
Джону было несколько неудобно это говорить, но это должно было быть сказано. Орсо де Труа заслужил это. Он изменился. В церкви Джон видел, что де Труа хочет умереть, и рискует при этом будущим не только своим, но и отряда, а, соответственно, всего человечества. Это изменилось. Не по словам, сказанным Орсо в церкви, но по поступкам после нее. Наемник не знал, что творилось в голове у герцога, но, возможно, именно де Труа из них больше всех сомневался в себе и имел основания для сомнений. И сейчас ему нужно было протянуть руку.
Образно и буквально, что Джон и сделал.
И было это уже на дороге, что вела их к мертвому городу. Коттеджи сменялись постройками покрупнее, дорога расширялась, а каждый шаг давался со все большей тяжестью. Тьма более не разменивалась ни на нежить, ни на пляшущие тени. Она просто давила силой. Вдавливая те образы, что появлялись перед закрытыми глазами ранее в реальность. Чужие воспоминания. Частички чужих душ. Мысль о том, что все это ловушка, могла быть как своей, так и внушенной, и почти не было способов понять, боится ли сам Джон попасть в засаду, или же это Тьма играет на его эмоциях.
Джон не знал защиты от подобного. Но недавно, Виссиль сказала, что надо делать. Говорить. Перед лицом этой подавляющей, поглощающей мысли силы продолжать цепляться за то, что делает людей людьми. И песня, а затем вопрос Эвелинн, то ли додумавшейся самой, то ли тоже вспомнившей совет другой чародейки, пришелся кстати.
- Копьем? Разумеется. Копья вообще просты в обращении. Но это, по-хорошему, оружие для строя. Когда строй копейщиков знает свое дело, к нему и приблизиться нельзя. А вот мастеров одиночного копейного боя немного, и этому надо долго учиться. Хотя, если вас обучали владению этим в бою…
Он показал на посох Эвелинн.
- … то часть работы сделана. Пусть небольшая. Если это двуручное копье. Одноручное надо со щитом использовать.
Он задумался.
- А вообще, вам для волшбы обе руки нужны? Щит это дело такое, всегда лучше, когда он есть, чем когда его нет.
Ожидая ответа, он сам ответил на вопрос Фелиции. Немного улыбнувшись, как бы тяжело это ни было в сложившихся условиях.
- Леди Фелиция, сие мне не ведомо.
Затем, поняв, что поддерживать высокопарный тон даже в шутку было бы неподъемным напряжением, продолжил чуть более нормальной речью.
- Но я думаю, что да. Высокие материи не по моей части дела, но Тьма была и до прорыва. Люди должны знать, что делать, если этот кошмар повторится. И знать, что делать, чтобы он не повторился. А это записано должно быть. Лучше всего – выбито над входом в крепость ордена. Большую и неприступную.
Это внезапно натолкнуло его на мысль.
- А первые ли вообще мы? Возможно, нечто подобное уже случалось, и люди просто забыли. Кто-то так же, как и мы, шел к Сердцу Тьмы, но не с кинжалом, а, скажем, Копьем Рассвета? Что скажете, чародейки?
Так, беседуя, Джон шагал вперед, пока не нахлынуло видение. Когда оно пронеслось перед глазами, Джон понял, что стоит на месте, опираясь на гвизарму, как на посох, всем весом склоняясь к земле. И мир вокруг размытый. Глаза мокрые.
Почему-то он не сомневался, что Тьма показала правду. Так могла развиваться битва Орландского против ее сил. Вряд ли он мог продержаться дольше. Вряд ли ему сопутствовал триумф на поле брани против столь могучего противника.
Джон стиснул зубы. Если Орландский продержался до этого момента, если он выдерживал часы за часами мясорубки, то он не имели права сдаваться. Он выпрямился.
- Ну уж нет. Не так это работает, Тьма. Не понимаешь ты людей. Он не сдается, и мы не сдадимся.
А затем из дверей хлынули потоки нежити. Ведущей себя странно. Но нежити ли? В отличии от скелетов и полусгнивших или высохших трупов в церкви, эти выглядели… свежими? Почти нетронутыми.
Командир приказал идти дальше. Хотя в прошлый раз, когда они промедлили с атакой, это обернулось лишь возможностью для врага напасть первым. Но в этот раз, возможно, все будет иначе. Джон надеялся на это.