Рассказав принцу то, что ему было известно о павшей из милости Всесоздателя (существенно ранее) и Универсальной Церкви (позже, чем должно было) Саландры Декадос, Флавий направился в отведенную ему каюту. Он уже достаточно согрешил за сегодня, чтобы настало время искупления. Некоторые священники считали, что самонаказание за грехи избыточно, и что для получения прощения достаточно исповеди и искреннего раскаяния. С точки зрения Флавия это было не вполне верно – боль оставляет на разуме такие же следы, что и на теле. Она закаляет его, готовя к испытаниям. Она очищает, изгоняя греховные мысли. В некотором роде самобичевание – это такой же ритуал, как и многие другие.
Войдя в каюту, куда уже доставили его немногочисленные вещи, он подошел к одной из сумок и открыл ее, посмотрев на содержимое. Затем вернулся к двери, запер ее, подергав за ручку, чтобы проверить, насколько она надежна, и стянул через голову сперва рясу, а затем и подрясник из синтетических материалов. Оставшись в одних штанах, он снял с груди символ, повесил его на стену и достал из сумки плетку, после чего стал на колени перед висящим на стене знаком веры.
- Всесоздатель милостивый, услышь меня-А!
Первый удар, как обычно, казался внезапным и более болезненным. Флавий знал, что это не так.
- Я согрешил, и грех мой тя-А-ажек!
Второй удар, и след плети пересекает спину под почти прямым углом к первому.
- Я поставил под сомнение столпов нашей веры-Ы-Ы
Окончание слова Флавий прорычал сквозь зубыы, поскольку очередной удар стал особенно болезненным. Возможно, разбередил рану, не зажившую после предыдущего самонаказания.
- Я поведал о своих сомнениях постороннему, а не на испА-А-Аведи
От очередной вспышке боли священник застонал, покосился и закусил губу, чтобы не закричать. Чтобы продолжить, ему потребовалось какое-то время.
- Смилостивься надо мной, и даруй свое прощение.
Скривившись, Флавий встал, поборов секундное головокружение, и посмотрел на плеть. На ней были свежие следы крови, говорившие о том, что он не, как это бывало иногда в минуты малодушия, ослаблял удары. Вытерев ее, он прошел промывать раны на спине – каждое наказание должно было быть справедливым, и не было ничего справедливого в том, чтобы за греховные мысли ходить с гноящейся спиной или тяжело заболеть из-за заражения крови.
Закончив, он облачился во власяницу и открыл вторую сумку. На некоторых, наиболее дремучих планетах, за содержимое этой сумки Флавия могли бы сжечь, побить камнями или подвергнуть одной из множества мучительных казней для еретиков, на которые так богата человеческая фантазия.
Большая часть содержимого ему была не нужна для того ритуала, который он собирался провести. Однако требовалось подобрать симпатические объекты для потенциальных мест назначения, а также символы для отражения удачности путешествия. Крематория. Жара. Огонь. Огонь проще всего было обозначить свечой. Не самый точный образ, но для быстрого ритуала сойдет. Критикорум, высокоразвитая планета, обитель аль-Малик. Технологию хорошо отражала технология – из сумки появился чип, который лег на бумажку, на которой Флавий написал имя дома и нескольких его видных фигур. Подумав, добавил еще символы Ортодоксов и Гильдии. Еще одна микросхема с аналогичными письменами (только Гильдию заменили Колесничие), стала Шапрутом. Византию обозначала небольшая миниатюра - пустой трон. На бумажке под ней теург нарисовал грубое изображение того, как Дворец выглядел из космоса, причем трон стоял ровно в том месте, где и находилась тронная зала. Точность тут была важнее пропорций. Последним объектом стал пистолет Флавия, обозначивший место, где идет война.
После этого началась самая сложная часть ритуала. С помощью линейки Флавий отмерял расстояние между лежащими на полу объектами и перекладывал их так, чтобы расстояние между ними более-менее точно соответствовало относительному положению на карте 47 миров. Помимо этого требовалось учитывать и некоторые другие факторы, например глубину симпатической связи. Камень с Критикорума с вырезанным символом аль-Малик, привязанный к памятной монете времен создания Гильдии и благословленный патриархом Критикорума священный символ дали бы почти стопроцентную гарантию успеха, но Флавий работал с микросхемой и бумажкой, и вынужден был учитывать степень погрешности. А то, что они находились в космосе и на корабле давала излишнюю силу Шапруту и его Колесничим…
Под конец, разложив все более-менее точно, он соединил тонкой красной нитью миры их маршрута. Крематория, пусть в него и не входила, была оставлена на всякий случай, если вдруг Всесоздатель решит дать знак, что ее нужно включить в маршрут любой ценой. Вслед за чем погрузился в молитвенный транс, покачиваясь и почти шепотом напевая слова катехезиса откровения. Дойдя до того момента, когда свет Всесоздателя, как падающий на Флавия, так и исходящий из глубин его души, начали ощущаться особо остро, он бросил кости.
- Amen.
И, осторожно, будто боясь нарушить мистическую тайну и волшебство момента, приоткрыл глаза.
Увиденное было несколько неожиданным. Кости лежали у символов, отражая, в целом, положительную картину, но левая рука самого Флавия покоилась на карандаше. А карандаш лежал на блокноте, где рваным почерком была начертана надпись:
"В каменном лесу скрывается великое зло; однако встреча с ним может привести к неожиданным открытиям"
Поразмыслив над ней некоторое время самостоятельно, Флавий облачился в обычную одежду и отправился искать принца, чтобы поведать ему об результатах своих изысканий…