О, смотрите, как он кипешится, будучи уколотым в мошну! Об этом Исидоро подумал, и этому он улыбнулся, когда Симон говорил. Воистину, все сходилось. Несмотря на все разговоры о призвании воина — пусть они и не были ложью! — то была его истинная и первоступенствующая природа. Большой человек, с большим мечом и большой мошной. Беласко был больше золотым грандом, чем он был воином! Он боялся и завидовал идолам из золота, воздымающихся выше, чем он!
Беласко принадлежал к правящей аристократии. Он полагал себя верховным человеком всюду и во всем. Сейчас он измыслил, что Исидоро говорил как кто-то, кто был более богат и влиятелен, чем он. Он возмутился, что что-то такое может быть упомянуто в диалоге! Ох, как они были слабы и тонкокожи эти принцы людей! Сплошное посмешище, если судить о них неблагоприятно. Сплошная наивность, если проявить сочувствие и вжиться в их багряные и инкрустированные золотом "беды". О Боже, другой дон сказал, что он богаче меня. Как я, живущий в мире постоянного превосходства и высокомерия, выдержу этого?
Воистину, они люди здорового тела, люди, не знающие невзгод — реальных невзгод и мучений! — смешны. Исидоро готов был поспорить, что ни у Симона, ни у его друзей горло никогда не слипалось, сдавленное собственной слюной, когда он слишком громко смеялся. Он готов был поспорить, что никто из них не рисковал своей жизнью, никто из них не задыхался, кровавя ногтями свой кадык, в этот момент.
Теперь иллюзорное посягательство на его мошну казалось Симону великой проблемой, и он ярился, когда кто оно было произнесено! Ох, как смешны были они, эти гранды, кто ранились от слов более, чем от мечей! Ах, как слабы они были! Иногда Исидоро казалось, что он может, несмотря на все эти величественные стальные доспехи, сбить их в Небытие перышком!
— Я премного благодарен вам, лорд Беласко, — сказал Исидоро улыбаясь чему-то своему. Вероятно мыслям о пчелках и не о судьбах владетелей и королей. — Я жду вашего призыва.
После этого тиран кивнул, позволяя своему другу уйти. Но он вспомнил о чем-то, когда Симон был уже совсем в дверях.
— Ах да! Этот лев! Вы ведь хотели узнать, что было со львом? Что было с Альфонсо? О-ха, я не знаю наверняка. Это, наверное, самый истинный ответ. Но иногда я думаю. Я думаю, что я знаю о чем думал Альфонсо, мой предок, хотя бы немного. Иногда мне кажется, что я думаю также, как он. Вы слушаете? Альфонсо отпустил льва на волю, потому что он, как вы, хотел быть как греки. Но несколько в ином смысле. Он хотел увидеть, существует ли она в нас всех эта "природа", о которой Аристотель, и Анаксагор, и милетцы писали. Он хотел посмотреть, останется ли лев львом, даже если он всю жизнь прожил в клетке. Он хотел посмотреть, не будет ли его "воспитание" — те обстоятельства, в которые он был ввергнут по решению своего предыдущего хозяина, та нега, тот досуг, то изобилие — более сильными. Он хотел посмотреть, смог ли его отец в своем зверинце и со своей кормежкой превратить льва в агнца.
Исидоро отсалютовал Симону кубком в честь его ухода.
— Вы знаете, что было дальше? О, вы знаете. Лев съел их всех. Всех своих соседей. И страусов, павлинов, и пеликанов, и бегемотов, и слонов. Он убил, растерзал и съел их в один день — в один час! Из блистательного золотого в кровавый пурпур окрасилась его шкура. Так это было. Так Альфонсо это увидел. Ничто не может изменить природу зверя или человека. Даже клетка.