- Кусок доски может спасти жизнь. Секира создана для другого. Ладно, если бы ты в ответе был только за себя...
Винки могла бы долго и аргументированно описывать преимущества щита над секирой, но судя по лучезарной физиономии Шейна, слушать он все равно не стал бы. Оставалось либо умолкнуть, либо сменить тему, либо напихать в мохнатый клубочек столько неприятных шпилек, чтобы гладиатор поверил ее словам. Поединок между ними, без сомнения, расставил бы точки над "и", обнажая слабые места в обороне, но Винки не стала даже пытаться развивать эту тему дальше. Умный кот - живой кот. А уж о себе самой она сумеет позаботиться... Поэтому девушка выбрала первое, более не продолжая разговоров в пути до самых ворот рынка.
Она живо озиралась вокруг, подмечая детали городского убранства, что олицетворяли собой быт. Деревянные ставни под цвет волны, относительно чистые мощеные улицы, детвора, занятая игрой в салочки, пока взрослые ушли работать. Кто-то вылил воду с балкона, и едва не омыл ею Шейна, но табакси прошел, даже не заметил, ибо увлеченно глазел на женщину, что тащила огромную корзину со сдобой. И все б ничего да белогрудые птицы, плотно толпясь над аркой, что обозначила вход на торговую площадь, чем-то пришлись Винки не по вкусу.
- Чайки, - сказала девушка и едва уловимо нахмурилась. – Смотри, обсерут…
В действительности это было другое. То, что заставило Винки воздеть глаза к небу, исходило не столько от самих птиц, сколько от крепкой ассоциации с ними, что укоренилась в ее памяти, исходя из давно пережитых событий. Город морской, город разбойников, город, где чайки на крышах домов встречаются чаще, чем крысы под ними… Лускан - город рабства. Его солнечные широкие улочки и расхаживающие по ним бичи, словно отпрыски Большого мира, встречали юную светловолосую девочку у порога сиротского дома.
- Чайки, - провозгласил Дюгер, указывая на крышу пальцем. – Смотри, обсерут…
Его лицо в те смурные дни было одним из немногих светлых пятен, которые девочка по имени Азя могла разглядеть сквозь горькие слезы. Одна… Одна-одинешенька, без матери, без сестры и брата, без папы, которого больше нет на свете, в чужом краю, далеко на севере, где только стертая вполовину обувь была единственной нитью к дому. Очень длинной и тонкой ниточкой, от которой позже ее вынудили избавиться, хотя Азя носила бы ее вечно на ногах и под сердцем. Что-то оборвалось тогда вместе с нею, о чем Азя могла бы жалеть, а Винки… Просто вспоминать с грустью, как это внезапно произошло сейчас. Не кстати, но никуда не денешься…
- Сюда, - распорядился «тюрбан». «Тюрбан» - это прозвище. Никто не спрашивал имен тех людей, а они сами не представлялись, вот так и звали их «по одежке». Тюрбан взмахнул рукоятью плетки, но не для того, чтобы кого-то ударить, а просто, чтобы указать путь. Туда, в подворотню, где запах нечистот и моря смешался, ударяя в ноздри. И немного в голову, потому что солнце пекло безжалостно. Люди спрятались в тень, как псы... Правда в том, что обращались с ними не намного лучше. Сначала раздели, потом обмыли. Побаловали коркою хлеба и всем скопом повели на окраину города. Невольничий рынок, обычное дело, существовал в Лускане наполовину легально, и все же этого «наполовину» вполне хватало, чтобы запросто при свете дня продавать пленников из далекой деревни, о которой в Лускане никто не слышал, по одному золотому за душу.
- Улыбнис дяде, малая… Здоровый она, красивый вырастит… Послужит долго. Сор-рок лет…
«Ну хотя бы в одном ты не ошибся, криворожий…» - подумала про себя бардесса, вспоминая автора этих слов – рослого, страшного полуорка. Интересно, сколько из них еще живы? Ремесло опасное, большой риск. Да и сколько прошло времени? Десять лет? Нет, девять… А за возможность прикончить гада она бы и десяти золотых не пожалела. Знать бы, который убил отца… За это все бы свое отдала.
- Береги мошну, котя. Да на баб меньше заглядывайся. Только отвернешься – своруют. Знаю я эти рынки… - добавила Винки вслух, слегка подначив необычного спутника в бок. Минута воспоминаний на этом закончилась. Пора было ушки держать востро, а нос - по свежему, приморскому ветерку.