Мало-помалу ощущение дурноты стало проходить. Эльфрида покопалась в котомке, достала маленькую толстопузую баночку с мутной зеленовато-бурой настойкой. Взболтнула, рассмотрела ее на просвет, принюхалась, сделала несколько осторожных глотков и прислушалась к ощущениям. На вкус, на цвет и на запах это было обыкновенное лекарственное зелье. Но проглотить всю микстуру целиком волшебница не рискнула.
— Вы ждете от меня указаний? — она подняла на драгуна влажно блестевший взгляд. И без того немаленького размера, в это мгновенье ее глаза, обведенные тенями физических мук и душевного исступления, выглядели огромными, как у больного ребенка. — Господи, Отто, вы... Вы настолько полагаетесь на меня? Но я не могу.... Я бы хотела, я бы очень хотела, я бы больше всего на свете хотела приказать вам остаться рядом со мной, но я не могу! Приказывать вам — значит не уважать вас, пренебречь вашей свободой воли. Я бы с легкостью пренебрегла свободой воли Годльгонглера, Тонту, Залааса, Бесстрашной — чьей угодно, но только не вашей. Вас я неволить не стану. Потому как...
Она осеклась и потупилась, подыскивая слова. С минуту она молчала, рассматривая побитые носки своих башмаков, и щеки ее темнели, покрываясь рваным румянцем.
— Потому что вы близкий мне человек, — проговорила она затем в грустном раздумье. — Видит Клевер, как я вами дорожу! А приказывать близким людям, пользуясь их расположением, может только последний подлец, который относится к окружающих, как к вещам. Я так не могу. Я не использую тех, кто мне дорог. Уж простите.
У нее опять защипало веки. Из-под темных ресниц сверкнула и скатилась к подбородку слеза. Волшебница утерла ее краешком измятого и вымокшего насквозь платка. Ободряясь, она длинно и шумно выдохнула. Вновь поглядела в лицо мужчине.
— Я дорожу вами, Отто, — взгляд ее был выразителен и полон сокровенной нежности, — поэтому освобождаю вас от клятвы, которую вы дали моему отцу. Оставайтесь в крепости муштровать солдат. Оставайтесь, если считаете, что в Бруквесте ваше место. Но это должно быть вашим решением. Вашим, и только вашим. Я помогу вам, проведу Ритуал и сделаю вас невидимым для жандармов. Для этого нам придется спуститься в подвал, о котором рассказывал Друл, — кажется, где-то там и находится место силы. Но затем я покину крепость. Покину так спешно, как только смогу. Пусть я останусь без вашей защиты, пусть я погибну от клыков волкомрака или меча недруга — пусть. Для меня в этой жизни есть вещи пострашнее смерти. Вещи вроде бесчестья. Остаться под одной крышей с Калехедой и помогать ей? Позволить ей и этим неблагодарным хамам, — она указала кивком головы на солдат, чья хрипловатая разноголосица доносилась из-за угла, — этим халдеям, чьи трусливые шкуры мы спасали вчера, рискуя собственными жизнями, отпускать в мой адрес скабрезные шуточки? Проглотить унижение и сотрудничать с той, кто меня ни в грош не ставит? Нет. Ни за что. Я скорее умру, чем пойду на это. — Она горделиво вскинула подбородок, произнося последние слова с особенной твердостью. — Вы ведь меня понимаете? Для вас ведь тоже понятия долга и чести кое-что да значат? Что ж, тогда прощу меня извинить, мне нужно немедленно забрать свой посох из гостевых покоев...
«Уйду отсюда, — подумала она с горечью. — Вернусь домой, в Истбрук. Пусть этот мир спасается сам, без меня. Не маленький ведь». Ах, если бы можно было каким-то чудом перенестись в Борусову таверну, укрыться в ее уютном, пропахшем копченостями и травами полумраке! Очутиться рядом с отцом, уткнуться в его плечо, прижаться к колючей щеке, забыв обо всех печалях и унижениях! А потом играть с Борусом в шахматы, потягивая горячее гавэ из огромной расписной кружки...
Она уже вышла на свет, сделала с десяток шагов к круглой башне, когда гадкая сальная ухмылочка какого-то солдафона, бесстыдно облапывающего ее взглядом, заставила ее замереть на месте. «Да чтоб тебе стало пусто!» — ругнулась про себя девушка, резко переменившись в лице. Новая мысль захватила ее: она не может так просто взять и сбежать! Не может оставить без ответа оскорбления этих мужланов и Калехеды!
Она злобно процедила сквозь зубы витиеватую формулу на латыни, с силой сжала руку в кулак, тряхнула распущенными волосами и стремительно зашагала прямо к солдатам. «Раз вы понимаете только язык грубой силы, будет вам грубая сила», — по-змеиному прошипела она и раскрыла ладонь, в которой клубился голубоватый сгусток энергии, поблескивающий яркими искорками на свету. Высвобожденный из плена крепко стиснутых пальцев, искрящийся комок молниеносно принял форму стрелы.
— Топай-ка ты отсюда а d’yeabl aep arsе! — глубоким ведьмовским голосом вымолвила Эльфрида. Красивым, мелодичным и страшным голосом. — И a’baeth его в arse!
И в следующую же секунду стрела, метнувшаяся у нее из руки, вонзилась в коленную чашечку мужчины.