Эльфридина бабушка Ада в молодости слыла чрезвычайно пленительной женщиной. Скольким поэтам, артистам, военным, сановникам, искателям приключений и прочим, и прочим не давали покоя ее ведьмовские раскосые очи, белая и нежная, как зефир, кожа и темные, длинные, гладкие, отливавшие жженым сахаром волосы! Однажды прекрасная чародейка то ли из желания возмутить спокойствие общества, то ли просто из праздной прихоти позировала влюбленному в нее живописцу в одной холщовой тряпице, наброшенной на точеные ножки и едва прикрывавшей ее прелестные бедра в стратегически важном месте. Картина представила Аду в образе аллегории Обольщения и наделала в свое время столько шума, что само ее название — «Монах в наваждении» — стало крылатой фразой со значением «испытывать некое страстное и губительное желание» («терзаться, как монах в наваждении»), а сюжет и облик женского персонажа ввели в обиход поговорку: если женщина хороша собой, то ее не испортит даже мешок из-под картошки. Между тем общеизвестно, что в жизни очаровательная навадница грубым бесформенным тряпкам всегда предпочитала воздушные платья из муслина и органди, — и правильно, правильно делала!
Внучка ее держалась того же мнения: рогожа, быть может, и смотрится на живописных вакханках, но обычным хорошеньким девушкам разгуливать в ней по улицам — «как-то не комильфо». По улицам надо разгуливать в бархате, кружевах, расшитом сатине, шелке с Сапфировых островов, изысканном роэнском гроденапле или парче, на худой конец — в кожаном кафтанчике по фигуре, но никак не в «этом льняном безобразии с чужого плеча, которое только на то и годится, чтобы упаковывать в него клубни да корнеплоды»!
Поэтому, когда капитан обронила в разговоре с Таласом фразу «смогу быть чем-то полезной», Эльфриде в первую очередь захотелось узнать, не вкладывает ли Калехеда в неопределенное слово «польза» какой-нибудь конкретный приятный смысл. Такой, например: «Вашему вниманию, господа... Voila! Целый гардероб дорогих и роскошных платьев! Берите любое! Ни в чем себе не отказывайте! Да-да, и то, со складчатыми оборками, с золотой окантовкой по синему матовому атласу, тоже можно...»
— Надолго я вас не задержу, — громко пообещала Бесстрашная. Слова вылетали из ее уст торопливо, отрывистой очередью, будто бы стрелы, пущенные одна за другой. — Я хотела вам кое-что показать, но для этого нужно подняться на башню. Где остальные, Эльфрида?
— Остальные?.. — отреагировала волшебница с некоторым запозданием (пока она размахивала молотом перед носом у лекаря, Калехеда успела отвлечься на следопыта). — Все здесь, кроме друида и его пса, но, думается, нам не составит труда разыскать их где-нибудь во дворе. А вот за Коксом охотиться не советую — напрасная трата времени. Если захочет, сам позволит себя найти. Погодите-ка, погодите, вы сказали, что можете быть полезны?.. Доктор, с вашего позволения, побеседую с капитаном. Огромная вам признательность... — она улыбнулась доброму старику, сердечно поблагодарив его за участие и заботу о Таласе. Старалась вести себя сдержанно и с достоинством, хотя в ее глазах так и горело нетерпеливое: «Ах, кринолин! Ах, фестончатая отделка!..»
— Ммм, Калехеда, — промурлыкала девушка, с надеждой устремляя очи на капитана, — повторите, пожалуйста, что вы говорили о пользе?
— Эльфа надо вразумить, — неожиданно рубанула с плеча командирша. — У меня нет уверенности, что этой ночью все не повторится снова...
— Таласа? — опешила чародейка, до мозга которой, доселе занятого одной только мыслью о новом наряде, наконец добралось содержание всей речи капитана. «„Буйный и в бою, и в любви“? „Нужно перестать выкобениваться“? — пронеслось в ее голове. — Это так, в таких выражениях она просит о помощи? Но почему это Талас „буйный“? Ах да, наш ночной разговор!.. Тайный ночной разговор». По-видимому, вместе со способностью испытывать страх Калехеда лишилась и чувства такта. Волшебница обиженно запыхтела, перебирая в памяти свои вчерашние откровения и чувствуя, как в душе у нее закипает негодование. Безудержное негодование — прямо-таки наваждение, как у монаха с той пресловутой картины. Как же так? Как так-то?! Ведь она доверилась этой женщине!
— Калехеда, вы забываетесь! Если кого и следует вразумить, так это... — начала она возражать, задыхаясь от возмущения, но Талас опередил ее. Сначала он прорычал парочку гневных угроз, затем осадил командиршу упреками, высказанными с металлом в голосе, а после, видимо, в знак протеста плюхнулся спиной на кровать.
Эльфрида иронически усмехнулась, метнув в него быстрый взгляд. Выдохнула. Остыла.
— Послушайте, Калехеда, — промолвила она тихо, но с той укоризненной строгостью, которая по временам сквозила в тоне покойной жрицы. — По-видимому, у вас сложилось превратное впечатление о Таласе. Мой вчерашний рассказ о нем был неточен. Mea culpa. Но разве не очевидно, что все, что я вам поверила как своей конфидентке, должно было остаться между нами?.. Только что вы позволили себе непростительную бестактность, с пренебрежением отнеслись к состоянию моего друга, сказали о нем... неловко даже повторять, а теперь просите вам помочь? Впрочем, не просите, нет — вы приказываете помочь. И ждете, что мы, сбиваясь с ног, кинемся выполнять вашу команду. Если в самом деле настолько нуждаетесь в помощи, быть может, стоит проявить хоть чуточку уважения к тем, к кому за ней обращаетесь?