Я буду жить, словно завтра не существует.
Я буду танцевать, словно горя не существует.
Я буду летать, пока меня окрыляет надежда.
— Доротея из Бирбрука
К великому изумлению чародейки, друзья без малейшего колебания отозвались на ее просьбу. Просьбу нелепую, даже вздорную, ведь речь шла о подспудной догадке — вещи, которую невозможно увидеть или потрогать руками, которая даже не поддается нормальному выражению средствами языка. Но все — и насмешливый Стриж, и трагически бледный Талас, и строгий золотоглазый друид в теле царя зверей, глядя на которого, Эльфрида чувствовала невольную гордость оттого, что он такой устрашающе крупный и грозный (и пусть, пусть при виде него барышни падают в обморок!), — все в одночасье погрузились в раздумья.
Живописная тишина, водворившаяся в каменном кольце стен, наполнилась специфическим настроением — тем, которое обычно царит в учебной аудитории или сумрачном зале библиотеки, — особым приятным сочетанием благочинности и уюта. Вполголоса потрескивал камелек; сонно моргали факелы, заставляя моргать и тени; неровно шумел за стенами ливень, перешептываясь с порывами ветра то слабым, то резким шорохом струй. Редкие капли проскакивали внутрь помещения через крохотное окошко под потолком, настукивая о пол монотонную отрывистую мелодию, отчего края образованной ими лужицы то и дело меняли форму.
Все на свете впало в задумчивость, включая саму стихию, и девушка тоже ушла в свои мысли. По-прежнему немного оцепенелая, наэлектризованная от нервного озноба — обычного последствия сильных переживаний, она поначалу отсутствующе глядела на бесформенный огарок свечи, которую Лада затеплила перед ужином, затем — на прямоугольники каменной кладки, лоснящейся от сырости и липкой от медового света факелов, а потом уже — мимо стен и материальных предметов вообще, в невидимое пространство мглистой и пасмурной полутьмы своего сознания, где только что отгремела десятибалльная буря скорби и теперь над пепелищем выгоревших эмоций витало только горькое послевкусие, которое наступает, когда в конце концов смиряешься с тем, что тебе изменить не под силу. Post-distress — так называют это состояние ученые и врачи. Так называл его дедушка Ронни... Не то чтобы Эльфрида утешилась — нет, просто приняла как факт: потери, которые понес этой ночью Бруквест — которые понесла сегодня ее душа! — отнюдь не последние в ее жизни: и завтра, и послезавтра, и всю непроторенную дорогу до Черных Врат, до самого смертного часа она будет терять и терять, одно за одним расставаясь с наивными заблуждениями и мечтами. Наверное, так и происходит взросление? Вероятно. Быть может, серьезные перемены в мировосприятии человека вовсе не бывают без боли...
— Эй, хватит вам! Сколько можно плакаться?! Замолчите! — приказала волшебница своим внутренним голосам, мотая головой и сжимая виски руками. А после, чуть-чуть помолчав, со странной лунатической интонацией протянула: — Хе-вен-хе-е-ельм.
Истинная дщерь своей сытой и домоседливой нации, Эльфрида, как и многие истбрукцы, мало выезжала из города и до последнего времени не бывала нигде дальше Бирбрука. И хотя географы утверждали, а заезжие путешественники свидетельствовали, что земля велика и необъятна, порой девушка всерьез опасалась: что если в мире нет ничего, кроме Истбрука и окрестных лесов? Вдруг Хевенхельм с его хрустальными ледниками и полярным сиянием — просто досужий вымысел летописцев, а в действительности там, за горами, за высокими стенами Грозока, спирали земного бытия истончаются и начинается неизведанное «извне»?
— Но если мое воспоминание было реальным, — возражала девушка своим мыслям, — то, значит, реален и Хевенхельм? И рыцари маркграфа фон Рыквига тоже реальны? И архивариус Талиума вовсе мне не приснился? Дед... — прошептала она, привычным жестом касаясь своего медальона, отчего к ознобу в ее теле добавились магические вибрации, исходящие от недр крепости. — Милый дедушка, пожалуйста, помоги, подскажи мне... — и стоило ей так сказать, как из дальних глубин ее памяти как живое восстало далекое и почти забытое воспоминание: двое облаченных в мантии мудрецов, за спиной одного из которых возвышались бесконечные стеллажи книг...
* * *
Спустя какое-то время выражение бледного личика девушки вернуло себе осмысленность. Эльфрида наконец оторвала взгляд от стены. Исполненный нетерпеливого блеска, он был таким же, как прежде — настырным, беспечным и совсем чуточку лукавым. Как прежде? Почти. Но это «почти» не имело значения, ведь тени, пролегшие у девушки под глазами, заметил бы только один человек во всем мире — мистер Тобиас Гройс.
— У вас получилось вспомнить? — спросила Эльфрида друзей, переводя внимание с Таласа на могучего льва, а со льва — на негоцианта. — Я кое-что вспомнила, но, прошу вас, сначала вы.
Сделав паузу, чтобы дать высказаться остальным, она на цыпочках подкралась к храпящему Отто, выдернула у него из-за пазухи карту и, расстелив ее на столе, приподнято и энергично продолжила:
— Я знаю, где сейчас находится эта книга. Довольно далеко, в полутора, если не больше, неделях пути отсюда. Вот здесь, примерно вот в этой точке. Как видите, она даже не отмечена. Но идти туда вовсе не обязательно, есть способ получше. Прямо под этим фортом, внизу, находится место силы, а значит, я могла бы провести Ритуал и так или иначе побеседовать с архивариусом или получить доступ к книге. Но прежде надо кое-что уточнить... Помните, что рассказывал Симмонс по поводу званий, которые получают храбрые воины? Борус, хозяин нашей таверны в Истбруке, носит прозвище Зимний Волк. По всей очевидности, получил он его не за красивые глазки. Полагаю, он был членом отряда Зимних Волков. Но тогда возникает вопрос: почему они Волки? Неужели рыцари свиты марграфа фон Рыквига неким таинственным образом связаны с Фенрадом? Что вы об этом думаете?