Смерть Вельги и встреча с волкомраками повлияли на Эльфриду больше, чем она могла предположить. Они не надломили ее, но как-то неуловимо изменили. Говоря словами бардов, добавили терпкости и горечи в меню ее души, поперчив воздушные десерты грез тоской и экзистенциальными рефлексиями. Она по-прежнему могла забавляться жизнью, находить утеху во вкусной еде и славной шутке и, вероятно, все еще не до конца осознавала трагическую непоправимость смерти, но уже научилась отличать кровь от клюквенного сока.
На привале, любуясь перемигивающимися кристалликами звезд и пытаясь представить, что ждет на рассвете их отряд, она твердо решила для себя, что если в этой сказке появятся настоящие злодеи и доброе слово и ласка не помогут, она не станет колебаться, когда придет пора атаковать. Будет биться бок о бок со своей командой. К черту неразборчивую добросердечность! К черту попытки перевоспитывать злодеев! Нельзя оставаться хорошей, рискуя жизнями других. Особенно тех, кто готов пролить свою кровь, чтобы спасти ее и Истбрук.
И теперь, стоя нос к носу перед устрашающим патрульным, способным за один взмах дубинкой превратить ее в безобразное месиво мяса и костей, она отбросила иллюзии и не стала тешить себя наивными надеждами: нет, как в истории о Смелом Роджере не будет; не выйдет сделать так, чтобы никто не пострадал. Лодьгьен подстрелен, друид истекает кровью. Эта ситуация не имеет исхода, при котором эльфы и гноллы обнимутся, провозгласят друг друга братьями и отправятся накатить пивка в трактир. А раз так — пусть ранят агрессоров, а не ее товарищей. Она же постарается договориться по добру, выиграть для эльфов и Отто еще немного времени.
— Пусть говорит. — Позволил мордатый гнолл-вожак.
Волшебница ударила посохом о землю.
— Слушайте внимательно! Можете не сомневаться, я действительно говорила с достопочтенным Златаньеггом. Я видела его прямо перед собой, как вижу вас. Это был седобородый гнолл с могучим телом, сплошь украшенным татуировками и золотыми обручами. Он поведал мне многое. Даже то, о чем я его не спрашивала. Сказал, что ваш народ ждет беда. Сказал, что среди вас есть вероотступник и предатель, который из тщеславия и властолюбия готов все ваше племя продать чужому богу. Да! Он жаждет выслужиться и ради милости господина готов продать свой народ и презреть свои обычаи! Он долго вынашивал свой план, а теперь претворяет его в жизнь. Златаньегг уже пал от его руки. Он сам сказал мне это. Слышали? Вашего бывшего вождя убил изменник! Если ему не помешать, скоро каждый из вас удобрит почву под алтарем алчного божества, которому он служит. Ваших мужчин заставят драться брат против брата, ваших женщин и детей принесут в жертву демонам, запечатанным за Черными Вратами, всех вас просто-напросто используют, а потом, когда вы станете ненужными, передавят, как слепых щенков. Это правда! Я видела доказательства тому. Я назову имя предателя, если вы опустите оружие.
Сказав так, она пристально, с надрывным бесстрашием вперила в уродливую морду вожака лазурные буравчики своих глаз, как будто пытаясь просверлить дорожку в мозг через зрачки. Маленькие черные точки — тоннели в неизведанное, в пугающее, чужое и чуждое сознание — вот все, что она видела сейчас. Остальное размылось и отошло на задний план. Так — исключительно через зрительный контакт, не помогая себе жестами, — накладывать чары она еще не пробовала. Но попытаться стоило, потому что пытаться стоило всегда. Резко оторвав глаза от вожака и воздев их горе, словно призывала в свидетели богов, она выкрикнула: «Ама ме!» — и это было самое короткое из всех когда-либо ею произнесенных заклинаний. Оставалось надеяться, что оно не подведет.