Однажды гнолл хлебнул ухи
И начал вдруг писать стихи,
А бить рифмующего гнолла
Приличным людям не с руки.
— детская считалка
Выросшая на приволье, на лоне изобильной истбрукской природы, знавшая не понаслышке, что счастье есть покой и воля, разлитые в изумрудном шорохе листвы, Эльфрида всем сердцем любила этот лес. Пусть она не умела читать следы, как некоторые надутые от важности эльфы-следопыты, но эти кусты, и овраги, и поляны, и беличьи дупла, и барсучьи норы, и две высохших осины, сросшихся вместе причудливым узлом, — точно скелет, сведенный судорожной корчей; и даже душистое и сумрачное нутро чащобы, особенно зловещее в ночи, когда стрекот и трели сменяются уханьем и воем, вверху зажигаются звезды, а внизу — гнилушки, и лунный свет скользит по бересте, заставляя березы светиться на фоне тесно сошедшихся дубов, — все это было ей милым и близким, знакомым и родным. И от мысли, что в этом лесу, у самого порога ее дома, поселились незваные гости с наточенными когтями и клыками, ей становилось, мягко говоря, не по себе: сердце колотилось в сбивчивом ритме гномьей дзыги и, стоило прикрыть глаза, как на веках снова плясал образ оскаленной волкомрачьей морды.
Тревога, будь она неладна! Опять она. То же обжигающее чувство, что и в храме. Поутру, когда деревья расступились, выведя путников на мелколесье, к холмам, поросшим мелким кустарником, казалось, тревогой был пропитан весь пейзаж. Она струилась в предрассветной дымке, стелилась туманом по оврагам, хрустела валежником, рассыпая росу по подолу и ботинкам, бежала по рукам зябкими мурашками... А где-то там, за Черными Вратами, воображаемая Вельга складывала ладони для молитвы: «Убереги их души, Клевер».
Эльфрида прогоняла беспокойство как умела — подбадривая себя и друзей сочиняемыми на ходу то ли прибаутками, то ли детскими стишками. Материнского таланта к стихосложению она не унаследовала, поэтому хромали и рифма, и размер, но, видит Клевер, сейчас ей было не до высокого искусства — лишь бы снова не поддаться паническому страху. Поеживаясь и то и дело потирая свербящие от недосыпа веки, она шагала в ногу с Отто и напевала себе по нос всякие глупости вроде «Жил на свете рыжий гнолл — раненое ушко, По лесам и по лугам собирал волнушки», и ей чудилось, что все не так уж плохо; скоро солнышко взойдет, разбудит бога, ранние птицы зачирикают распевку, по жилам природы заструится светлая магическая сила, и тогда надо будет лишь найти верные слова, чтобы убедить гнолльего вождя стать немножечко добрее...
— Мы на месте, — остановил товарищей Лодьгьен. Перед ними вырос холм, вершина которого, точно старый пень грибами-переростками, была утыкана верхушками лагерных шатров. Эльфиридина песенка умолкла. Пошевелив ноздрями и явно учуяв что-то в воздухе, гнолл попросил у волшебницы вернуть ему кинжал. Эльфрида потянулась к котомке и вдруг — вжух! — чья-то внезапная стрела вонзилась в гноллово плечо. Причесанная иллюзией шерсть тут же стала напитываться кровью.
Хотя от напряжения и готовности к действию в девушке все аж звенело, она не успела не то что влезть рукой в котомку — даже пикнуть. Только обернулась. И увидела лучницу-гнолльшу, застав ее аккурат в процессе падения на землю, когда в нее влетал синий магический разряд и лук выпадал из ее когтистых пальцев. «Гарудга», — процедила волшебница сквозь зубы. Сей же миг раздался надрывный рык Лодьгьена, затем — голос Отто, призывающий к спокойствию, а потом от стволов отделились три фигуры, вооруженные простецкими, но оттого не менее грозными дубинками с шипами. Похоже, лучница-гнолльша привела с собой патруль. Опередив Эльфриду, следопыт поспешил в сторону Гарудги, перед этим дернув волшебницу за полу и шепнув ей, чтобы отвлекла внимание дозорных.
Эльфрида ответила уверенным кивком. С божьей помощью в этот раз она обуздала свои страхи. Пока Друлаван разговаривал с Гарудгой, она, сжав покрепче посох, сделала три шага в сторону самого мордатого из гноллов. Ее свободная ладонь поднялась вверх в жесте, который мог бы означать как готовность к мирным переговорам, так и угрозу выбросить из пальцев волшебную стрелу.
— Ладья-Негге! — выкрикнула она твердо и отчетливо, будто произносила заклинание. — Я говорила с Ладья-Негге! Если вы не прислушаетесь к словам моего друга, — а друид рявкнул их так громко, что только глухой бы не услышал, — то, клянусь Черными Вратами, никогда не узнаете, о каком большом несчастье предупредил ваш вождь, достопочтенный Златаньегг! И, будьте уверены, поплатитесь за это!
Вряд ли ее внешность, далекая от канонических представлений о могущественных магах, могла кого-то напугать, но звезды на мантии эффектно золотились в свете юных солнечных лучей, а стеклянная сфера в оголовье посоха клубилась сизым дымом.