Портреты, похоже, были фамильные. Еще одна усталавская, да и не только усталавская традиция – запечатлевать предков на картинах. Ближайший из портретов, как гласила протертая пальцем Долгрима табличка, принадлежал Славену Форду, который, как без особого труда вспомнил Захария, был одним из предков злополучного сэра Клейда. Помимо имени, на табличке были нанесены годы жизни по стандартному летоисчислению. Присмотревшись, дварф понял, что это не первые таблички под картинами, и их меняли, причем примерно в одно и то же время. Однако, чтобы определить точнее, нужно было изучить их поподробнее и не в полевых условиях. Да и инструменты не помешали бы, вроде набора луп.
Насколько можно было разглядеть сквозь слой пыли, лица прочих людей имели характерные фамильные черты, наиболее выдающимися из которых был высокий гладкий лоб и узкий отступающий подбородок, практически скошенный к шее. Чем ближе к лестнице, тем сильнее они проявлялись, заставляя задумываться о кровосмешении и деградации рода.
Не такая редкая история в Усталаве.
Возможно, портрет сэра Клейда также украшал какую-то стену, но если исходя из предположения, что портреты шли в хронологическом порядке от двери, висел он не в этом коридоре. Клейды были весьма древним родом, хотя и не из древнейших. Славен, возможный прародитель, родился в 4109 AR, чуть более шести веков назад.
Придя к выводу, что все это дела давно минувших дней, Долгрим решительно, не обращая внимания на скрипучие протесты старого дерева, открыл дверь в круглый зал, и оказался лицом к лицу с человеком, обладавшим несомненными семейными чертами Фордов. Тот стоял у одного из двух высоких книжных шкафов, держа в руках увесистый том, и с раздраженным выражением листал его. Чуть с поодаль с верхней полки шкафа напротив он же, теперь парящий в воздухе, выхватывал одну за другой книги и бросал их на пол, где из них уже собралась приличных размеров куча. Еще дальше, в круглом помещении, каждая стена которого представляла из себя книжную полку, за ведущей наверх винтовой лестницей что-то с болезненной для глаз скоростью резко смещалось от одной полки к другой, создавая на сетчатке глаза остаточные изображения, рассеивавшиеся слишком медленно. Там же можно было заметить сгорбленную спину кого-то, сидевшего в выцветшем кожаном красном кресле. Он же, очевидно, повторял осиплым, измученным голосом, в котором чувствовалось отчаяние:
- Нет. Не то. Не то. Проклятье, не то. Нет. Оно должно быть где-то здесь.
За креслом на полу лежала куча разорванных и скомканных бумаг.
Долгрим не сразу даже понял, что люди в зале были полупрозрачными, а их кожа и одежда была покрыта паутиной небольших трещин, которая делала их похожими на старые картины.