Лондон, осень 1840 года. Маленькие ножки в рваных холщовых штанишках пробегают вниз по выжженной темнотой лестнице, пропадая в чернильной тьме подвала. Неясно, куда они пропали, слышны лишь легкие шажки, но так тихо, что эти звуки можно было бы списать на порхание бабочки. Прислушайтесь получше, ведь ухо – это наш третий глаз, рассеивающий тьму, способный перенести своего любопытного хозяина в самые загадочные уголки пространства. Слышите? Это маленькая ладошка заползает в карман штанишек и неуклюже достает из него брегет на золотой цепочке. А это кряхтенье какого-то хромого старика, перебирающего звенья цепи и пробующего крышку брегета на зуб. Еще какой-то неуловимый звук, и вот, хруст булки в полной тишине. И ласковые слова старика в нос: «Е-е-ешь, ешь». И тишина, только тяжелые от пыли капли падают с потолка подвала одна за одной. Но и они затихают. Нужно набраться терпения, сосредоточиться и прислушаться получше. Какой-то едва уловимый шорох, слышите? Да, это что-то вроде смыкания ресниц или поднятия уголка… Ай!! Что это ударило по ушам так громко?! Это чертова карета с лошадью промчалась мимо, да еще и по мостовой, по лужам, в которых отражаются черные трубы лондонских мануфактур. И она, с каким-то седоусым капитаном, с недовольным видом прибившимся к стеклу, как кирпич по стиральной доске проскребла вдоль мокрой улицы, захватив наш слух вместе с собой. И куда ты понесешь нас? Нет, только не в сторону книгопечатной мануфактуры, прошу, а не то наши уши захлебнуться в собственной крови: к этому зданию нельзя подходить и на километр, ведь там царит какой-то рассердившийся на рабочих божок грома и парового визга, постоянно раскручивающий свою скрипучую шарманку. Впрочем, чем дальше в Лондон, тем ужасней звуки: по улицам со звуком падающих с горы валунов пролетают кареты с безумными кучерами и бешеными лошадьми (по крайней мере, складывается именно такое впечатление); стаи грязных некрещеных собак с противным гулким лаем проносятся мимо продавцов газет, которые рвут горло из-за какой-то очередной сплетни, не давая людям закрыть глаза ни на секунду… Но что хуже всего… Боже мой, карета, зачем ты поехала через мост. Подумай о читателях, ведь у них наверняка застрянет в голове этот беспричинный гул кораблей, набирающих воздух и ревущих: «ПУ-У-У-УФ!!» Пересядем слухом на один из таких кораблей и услышим битву грязных темзенских волн с кораблями: вооружившиеся ледяными литаврами, ударяют они в стальные щиты пароходов и погибают, разлетаясь по ветру. И так волна за волной пытается разбить этих стальных левиафанов, населивших Темзу совсем недавно. Тут же пьяные прокуренные моряки с грязными мокрыми бородами с гулким смехом зажевывают свои папиросы. Выстрел! Толпа зевак оборачивается на полицейских в забавных шапочках, которые преследуют малолетнего преступника; какой-то рыхлый мужчина с седыми баками кричит им вслед что-то об украденном брегете. Нет, Лондон, не сегодня – мы уплываем подальше от тебя, от твоей внешней величественности и внутренней гнили куда-нибудь, где нет нищих и обездоленных детей, которые вынуждены работать на фабриках, где нет воров и жуликов, готовых заложить семью за выпивку, где не витает в воздухе этот мерзкий смог…
Мы проплываем вдоль наполовину убранных полей, вдоль стад коров и лошадей, отыскивающих среди мокрой мерзлой травы какую-то пищу, вдоль лесов, озер, имений богатых лордов… Давайте оставим наш корабль и зайдем в одно из них. Вот, например, шикарная усадьба Клиффордов, семьи очень благополучной и дружной: тут ни у кого нет друг от друга секретов, недомолвок, тайн и неприязней. Это просто райский уголок, где каждый член семьи ищет лишь благополучия рода, в отличие от других семей, где каждый – заложник своей цели и своих тайн. Я давно тут не был, но уверяю вас, что в этой семье все так же мирно, как было и прежде, когда главной семьи был недавно почивший Огатус Клиффорд, джентльмен достойный во всех смыслах. Было время, когда он занимал важный дипломатический пост, чему предшествовала долгая и упорная борьба за такую жизнь. По ходу этой борьбы он встретил леди Элен, которая подарила ему троих детей: Уильяма, Чарльза и Артура. Последняя ее беременность проходила тяжело и бедняжка, подарив жизнь своему младшему сыну, отошла в мир иной. Сестра Элен, принятая в имении Клиффордов, вскоре тоже умерла, но зато ее муж Элгар остался жить в этом доме. И по сей день он стариковской трусцой разгуливает по комнатам, безрезультатно окликая свою покойную женушку. Элгара здесь, как и положено, терпят, остерегаясь жестких мер психиатрических лечебниц. Но такова жизнь, и, если бы не ее принципы лотереи, играть в нее было бы довольно пресно. А что такое надоедание жизни вам может рассказать поныне живущая старшая сестра Огатуса – Берта Клиффорд. Этой старухе Бог знает сколько лет, однако все без исключения в этой семье помнят ее морщинистой старушенцией, сидящей у окна в своем чепчике со спицами, в которых нет нитей. Да, она просто теребит их в руках и тем самым вяжет невидимый шарф. Как-то раз ей пытались подсунуть пару клубков, но Берта минут за десять употребила их в производство, не ощутив никакой разницы с ее привычным занятием. И в последний раз, когда я наведывался в имение Клиффордов, всеми делами дома руководил старший сын Берты – Олдус, но пару лет назад он умер от простуды, о чем Берту все еще не уведомили. После смерти Олдуса в имение было решено пригласить другого сына Берты – сэра Райта Кавендиша. Надо сказать, это был настоящий серый кардинал: беспринципный, строгий, холодный угловатый тип, презирающий все и вся. Он быстро навел порядок в доме, уволив всех старых нянек и кухарок и наняв запуганных и покорных работников в их замену; потом он переселил Берту и Элгара на верхние этажи, чтобы они никак не могли помешать ему и уже хотел вырыть ров вокруг дома, но в имение начали приезжать и оставаться в нем дети Огатуса и Элен. Райт тут же подобрел, когда ему стало с кем общаться, а после свадьбы Чарльза и возвращения Финли, лед его сердца и вовсе оттаял. По крайней мере, вот то, что я слышал от лондонских сплетников, но мы собирались послушать нынешние звуки этого места.
Итак, тяжелая дверь отворяется, увесистые кольца ударяются о нее с металлическим звуком, выкидывающим эхо в просторный коридор. Тут кухарка тщетно пытается, пока никто не видит, второпях оттереть пятно от пролитого на шикарный ковер супа. Ее подзывают с кухни, откуда слышится ритмичные скороговорки ножей и крышек кастрюль; вода бурлит в металлических сосудах, вышвыривая пену через край; мясо, одетое в фату специй, шкварчит и плюется жиром; корка только что испеченного хлеба распиливается острым ножом, раскидывая свою стружку… Если только слышать это, то можно было бы воспринять кухню за настоящий ад, где грешников катают по сковородке, но у ада не может быть такого приятного запаха! Вот, он ведет нас в другую комнату, в столовую, прямо к столу, за которым сидит вся, помимо Берты, семья. Подают печеные овощи. Звенят бокалы, куски хлеба отчаянно хрустят. Молчаливая передышка. И снова лязг орудий чревоугодия, шипение шампанского, шуршание салфеток и скрип тарелок.
— Ну-с, позволю себе нарушить наше молчание похвалой к повару. — Сэр Райт важно вздохнул и медленно положил столовые приборы на стол. Он делал так всегда, когда хотел поделиться мыслями после обеда, чтобы его слова были восприняты как нечто безусловно важное; этот ритуал был его сектантским «Вонмем», и этот искусственный фильтр сакральности приятно щекотал самолюбие джентльмена. — Вообще, у меня сегодня была интересная ночка, надо сказать. Я все никак не мог заснуть, вероятно, это из-за осеннего ветра и этой постоянной слякоти в воздухе. При всей духоте в комнате я не мог закрыть окна, но от этого мне было холодно. Как истинный джентльмен я решился на отважный шаг – спать с открытым окном, однако всю ночь укутывался в одеяла, чтобы вдруг не простудиться. От этого мне было жарко, я потел и снимал одеяло. От этого мне было холодно. Так, всю ночь я и смотрел только на окно да на часы, чтобы поторопить минутную стрелку, но и часы… Кстати, Чарльз, вы просили напомнить, что после обеда к вам должны зайти. Ну так вот, в этой душещипательной борьбе победила моя английская смекалка: я, наконец, откинул одеяло, резко встал и волевым жестом закрыл окно! Голиаф был побежден, леди и джентльмены, а я остался здоровым и не простуженным.
— Идиот, — послышался сухой хрип из угла.
— Эх, жаль беднягу. — Заключил Райт, протирая монокль и поглядывая на старика Элгара. — Чтобы впасть в безумие и так укорять себя… А ведь он ни в чем не виноват, такова жизнь: кто-то становится идиотом, а кто-то вынужден раз за разом замечать чужое безумие. Это напомнило мне вчерашний случай, о котором я забыл рассказать за ужином, а отвлекать вас после я не имел никакого права. Я говорю о том, что мы с горничной нашли Артура в судорогах, корчащегося в своем кабинете и смеющегося при этом на весь дом. Ах, что вы улыбаетесь, Артур? Ну раз вы все вспомнили в таких деталях, то расскажите сами, что там с вами стряслось, когда ваших братьев не было дома. Из деликатности (мы было уже подумали, что Артур принял наркотик), мы вышли из кабинета, но потом Артур нам все объяснил, ха-ха. И кстати, — он надел монокль и покосился на Чальза и Финли, — где вы были вдвоем, или это страшная тайна? Ха-ха.
— Идиот, — донеслось мнение независимого эксперта из угла.
В этот момент в столовую вбежала кухарка, похожая своей комплекцией и интонацией речи на перепелку. Своими быстрыми лапками она доскакала до Аниты и полуистерично визгнула, хотя хотела сказать на ушко: «Гаспажа!!» Тут она поняла, что речевой аппарат – это слишком сложно для нее, и, широко наиграно улыбнувшись Чарльзу, отвела Аниту под локоток в коридор. Перепелка утерла слезы и, зализав седой волос за ухо, припав на грудь Аните, шепотом начала причитать: «Госпожа, я все знаю. Да-да, госпожа. Все-все. Мне так, так стыдно понимать, что я знаю все ваши тайны, дражайшая. О госпожа. О госпожа-а-а!» — вдруг заревела старуха, но тут же утерла слезы о фартук, встала по стойке смирно и доложила: «Но я ничего никому не скажу. Все останется лишь между нами. Я собрала ваши вещи как вы и сказали. Но…», — тут она снова кинулась на шею Аните и в визгливом плаче промямлила что-то, вроде, — «Голубушка моя! Родненькая!! Я с тобой мой ангел, я всегда буду с тобой». Она прижималась к Аните так еще с минуту, ничего не слыша, и после со слезами убежала на кухню, что-то крича про запах паленого мяса.
— Голубушка, идите сюда. Что стряслось? Что нужно было этой безмозглой кухарке? — чуть привстал Райт, чтобы Анита уж никак не смогла ему отказать. — Неужели ей приснился какой-то кошмар, который она истолковала как вашу очередную помолвку, хах?
— Идиот, — поступило постановление из угла.