Евгений Александрович был в Раю. Казалось бы, ему немного и осталось до переезда в «классический» Рай, но местный домовой сам сотворил себе Рай в этом расходящемся по швам шалаше. И ничто в этом непрестанно культивируемом блаженстве пребывания за рабочим столом не могло вывести Евгения Александровича из состояния мягкого душевного трепета. Ему казались воздушными просиженные скрипящие стулья, свежим и животворящим представлялся ему спертый воздух; за Висячие Сады принимал он засушенные на подоконниках цветы в неоднократно побитых горшках, а за Александрийский маяк – кулер, к которому стекались все сотрудники как к спасительному огоньку в ночи. Вообще, потерянность этого места во времени воспринималась Евгением Александровичем как прикосновение ко вневременности, миру инобытия, бреши в пространственно-временном континууме, в который почему-то заходили клиенты и начальство. Надо сказать, что всякое инородное этому месту существо встречалось некогда почетным работником с такой же опасливой радушливостью, что и теоретическая встреча им инопланетянина, приземлившегося на Землю: Евгению Санычу было безумно интересно расспросить гостя о семье, быте, культуре, предпочтениях в прессе, погоде и пробках вне кадровой конторы, но всякое посягательство на «святая святых», то есть на эту самую контору, расценивалось местным первосвященником как богохульство за которое предписывалось побивание камнями. Так же он воспринял некогда уход на пенсию его закадычного друга и его замену Бухим, что было для Евгения Александровича одной из труб апокалипсиса. Долго не мог он привыкнуть к здешнему Колоссу Родосскому, но и это чудо света вскоре было принято его чутким розовым сердцем. Сейчас же, когда Бухой пошел за кофе, Евгений Александрович, сидевший за соседним столом, добродушно взглянул на встающего коллегу и улыбнулся усами, заискивающе подняв брови – он всегда так делал, когда хотел, чтобы его слова были восприняты как нечто сокровенное, но несерьезное одновременно. Так вот, когда Бухой проходил мимо, протискиваясь между столов, то вечный пролетарий, доставая из-под стола термос, проводил его бодрой речью, снабженной не менее по-стариковски бодрыми жестами:
— А у меня вот свой чай, Егор Палыч, да. — Все в конторе (от уборщиц до начальства) не просто знали этот факт, но уже терпеть не могли его очередной огласки, однако его усвоенность для Евгения Саныча казалась неочевидной. — Я сюда завариваю каждое утро индийский чай. В «Магните» он, кстати, дешевле, чем в «Пятерочке» на шесть рублей. Я каждый день хожу проверять, да. У меня как: выходишь из трамвая, а тут (я же на проспекте живу, направо от перекрестка), тут на углу «Пятерочка». И я тут же, как Чацкай, с корабля на бал, за картошкой в нее захожу. Почему? Потому что там картошка немытая и маленькая чаще всего, а это дешевле и вообще. А потом иду в «Магнит», это чуть дальше от моего дома, за аркой там есть такой проходик мимо площадки. И там я беру чай и вафли. Но про вафли-то я уже сто раз рассказывал, так что знаете. Вот. А сегодня, вы не поверите, заварил кроме черного индийского сюда еще и пакетик зеленого. Очень озорно должно получиться, решил я. Вот так вот. — Бухой скрылся за горизонтом где-то на втором предложении, но это не мешало Евгению Санычу философствовать на весь этаж. — Коллеги, может хочет кто-нибудь? Несите-ка сюда ваши стаканчики, ну-ка, бахнем чайковского, так сказать. Давайте-давайте, не стесняйтесь, берите, что вы.
Непередаваемый запах дешевого чая, индийского и зеленого, чуть не материализовался в еще одного сотрудника, заполнив собой весь этаж. Евгений Александрович налил напиток в крышку термоса, взял внушительную стопку бумаг со своего стола и отправился покорять сердца сотрудниц. Но я бы остановился у стола генерала чайных войск, потому что это рабочее место явно выделялось из всех остальных. Во-первых, потому что за ним не было компьютера. Когда-то его сюда ставили, но он оставался прикрытым салфеточкой. Во-вторых, стол был покрыт зеленой скатертью в желтый горошек. В-третьих, на столе стояла чернильница с перьевой ручкой, которую никому не позволялось трогать. Тут же для нервных клиентов, которым бы только что-нибудь потрепать в руках, лежал целый набор шариковых ручек, связанный синей резиночкой. Да, у Евгения Александровича не было чувства вкуса. Для него степень красоты определялась степенью яркости и колоритности цветов. Кстати, именно из этих положений он пришел сегодня в малиновом галстуке. В-четвертых, на столе был идеальный порядок. Такой порядок и комфорт, что это был один из приличных островков в офисе, на которой было не стыдно запустить клиента.
А владелец этого рабочего места тем временем дошаркал (да, это он протер весь линолеум) до Алисы Селезневой. Он любил эту девушку, но про себя называл ее «деви́цей». Он покосился на сотрудницу, но понял, что скорее всего она вновь откажет ему в помощи. Постояв так еще минуты две, он все же двинул дальше. «Шоколадку», как он называл Ильзео, он тоже прошел мимо, потому что отважно сражался за вафли в нескончаемой чайной битве поколений и, не находя Катеньки, подошел к Векшинской. Делать было нечего – Евгений Александрович знал, что его усики не работают на мужчин, так что… Векшинская. Саныч считал ее старой девой, хотя был куда старшее ее. Он огляделся. Да, Катеньки не было. Ну, значит только Векшинская…
— Ангел мой, солнышко. — Тихонько промурлыкал Евгений Александрович и все в офисе поняли, о чем будет монолог. Но наш Казанова не был из тех, кто, забросив удочку, сразу же выбрасывает крючок на сушу. Он покряхтел, отпил чаю, громко хлюпая, вытер усы и продолжил: — Душа моя, милочка. Смотрите, что я принес вам. Вот, это все надо внести в компьютер, я все заполнил и сделал, так что да, только внести, — и положил на клавиатуру стопку бумаг, заполненными аккуратно выведенными буковками. — Это же не займет у вас много времени, правда? Конечно нет, ласточка моя. Зато как я буду вам благодарен. Ведь эти бездушные машины так уничтожают мозг, понимаете. Это вредно, это нечеловечно. Так что займитесь этим вы, пожалуйста. С меня шоколадка, обещаю. Нет, не вы, Лизанька, — поднял он голос в направлении Ильзео. — В общем-то, смотрите, у вас как раз есть полтора часа, солнышко. Но можете разделить с кем-нибудь, конечно. У вас свобода творчества, ангел мой! Ах, творчество, творчество… Ну, не буду отвлекать вас, дорогая. У меня и без того много дел, не буду отвлекаться на постороннее. Спасибо вам еще раз. Спасибо.
И пошел-пошел к своему месту, не глядя на Векшинскую, громко посасывая чай из крышки термоса.