Ох, ничего себе!
Мэгги при всем желании не смогла бы описать то чувство, в котором она на несколько мгновений растворилась, получив радостное согласие Нисса. Это было так странно — не услышать, не почувствовать, не распознать по каким-то признакам или действиям, а просто понять. Так необычно и так естественно. И так здорово! Наверное, на ее глазах блестели слезы, когда она обнимала своего ночного знакомца, который в своем нынешнем виде нравился ей отнюдь не меньше, чем в человеческом, но это определенно были слезы счастья. И так не хотелось от него отходить, удаляться даже на небольшое расстояние от этого ясного солнышка… Но еще пять солнышек уже тянули к ней свои колючие от нетерпения лучики, и как она могла отказать им в том, чтобы поселиться в ее сердце?
И как при этом не обидеть их очередностью? Всех сразу не приласкаешь, придется выбирать. Интересно, есть ли у них у всех, как у Нисса, свои имена? Эйслинн вроде ничего про это не говорила.
Так и не решив, по какому признаку распределять свое внимание и не желая показывать своих колебаний, она поступила проще: пошла по порядку. Благо, Нисс был в дальнем углу у самой стены, и можно было двигаться просто подряд от одного к другому.
Взглянув в глаза соседнему единорогу и всем своим существом подавшись ему навстречу, позволяя контакту установиться, а удивительному чувству единения снова захватить ее с головой, она вдруг рассмеялась. В лукаво прищуренных глазах танцевали искорки-бесенята, ноздри раздувались, с фырканьем выпуская воздух, а копыто нетерпеливо постукивало по полу.
— Лукашка ты, — сквозь смех сообщила Мэгги только что придуманную кличку новому знакомому и уже без опаски принялась почесывать ему шею, уши и щеки, ворошить и лохматить и так сбившуюся во сне гриву. Довольное фырканье единорога и растущее чувство восторга убедило ее в том, что она все делает правильно. Его солнышко оказалось переливчато-щекотным, и она уже знала, что с этим будет легко.
Следующий был совсем другим. Именно он, как могла заметить Мэг, хотел быть первым и огрызался на остальных, как будто хотел заполучить ее только для себя. «Ревнивец», — окрестила его девушка, вглядываясь в космической глубины глаза, еще более темные и даже немного сердитые из-за опущенной головы и нависшей над ними гривы. Исходящий от него лучик казался, напротив, удивительно робким и совсем не настойчивым.
Внезапно осознав, что примерно на такой же взгляд она периодически наталкивалась в зеркалах, оушенка поняла и то, что нужно делать. На мгновение прикрыв глаза и вызвав в памяти образ мамы, она попыталась воспроизвести ее мудрую, теплую и понимающую улыбку и транслировать этот образ единорогу. Затем взяла в одну руку пучок сена, которое с таким аппетитом ели уже получившие свою долю внимания подопечные, и протянула ему.
— Кушай, мой хороший. Ты же наверняка проголодался за зиму.
Подойдя к Ревнивцу сбоку, она осторожным, мягким движением отвела тяжелые длинные пряди со лба, открывая сразу посветлевшие глаза, и продолжала гладить и прикармливать альта, пока не почувствовала, что на его солнышке не осталось темных пятен.
Четвертый и пятый показались ей близнецами — насколько они были неотличимы друг от друга. Немного поменьше (может, помоложе?) остальных, с одинаковым едва уловимо серебристым оттенком белой шерсти. Синхронное помахивание лохматыми хвостами и переступание с ноги на ногу окончательно убедило Мэг в своей догадке. Впрочем, не исключено, что они и были братьями — они даже смотрели на нее одинаково, и изредка — друг на друга, но без ревности, как предыдущий, а как будто что-то задумали. Они казались совсем юными и шкодными, поэтому она не придумала ничего лучше, чем предложить:
— Поиграем?
Она не очень себе представляла, как это будет происходить, но как только их маленькие, но яркие солнышки начали разгораться где-то внутри, она уже знала, что будет весело. И в следующие пару минут они чуть было не разнесли все здание, бегая друг за другом и по кругу в таком ограниченном пространстве, играя в «кто выше подпрыгнет всеми ногами сразу», «кто выше подбросит охапку сена», «кто дольше продержится на передних конечностях» и прочие совершенно глупые на ходу придумываемые ею игры, которые почему-то им жутко нравились. Особенно когда они побеждали. Впрочем, в скорости малыши побеждали всегда, и хотя Мэгги неплохо ходила на руках, делать это в юбке оказалось довольно неудобно, и она без сожалений уступила первенство одному из «близнецов», повалившись на еще не до конца разбросанное по всей спальне сено, и строго, но с улыбкой скомандовала:
— А теперь кто из вас быстрее наестся!
Чудесные дети.
А вот взглянув на шестого, она бы наверняка подумала, что это девочка, если бы в памяти вовремя не всплыло то, что все единороги — самцы. Настолько он был изящным, настолько кокетливо держался, настолько томно прикрывал длиннющими ресницами прекрасные глаза. И с такой грустью поглядывал на спутанную со сна шерсть с застрявшими в ней травинками и соломинками, что Мэгги без колебаний взялась за гребень.
— Сейчас наведем красоту, — пообещала она Моднику и занялась тщательным вычесыванием красивой, мягкой шерсти, чувствуя, как с каждым движением в альте растет радость, а в ней самой — искрящееся теплым янтарем последнее покоренное солнце. Финальным штрихом Мэгги заплела длинную гриву в несколько толстых сияющих кос.