В кружку заглянул и Омлет, понятливо кивая. Вот удача — такие друзья-приятели! От прилива благодарности Филиберт даже подумал, не сделать ли широкий жест и не угостить ли служивых пивом. Но потом в нём проснулся уже не добросердечный повар, а нерадивый ученик фогта Дроарда, кой многажды бывал бит за непроходимую тупость. Денег при Филиберте не было, окромя вчерашнего капитанова талера. Того, что он всё утро крутил в кармане, пока заседали военные советы. А раз денег не было, требовалось подумать, какой лошади подмазать копыта (как выразился бы Горан Пришедший-в-конюшню) или кто возобладает (как выразился бы капитан прошлой ночью): ваш приятель-Омлет али рачительный кулинар, что и пельмень в дебет не выдаст.
Хохоча над собственными же незатейливыми шутками («А-а, эвон к чему забор. Чтоб жена на цепи сидела!»), Филиберт занялся мрачным и грозным делом. Он принялся считать.
Итак, два стражника сидели пред ним. Того дня, шныряя по ночной Эссембре, Омлет дважды встречал оружные патрули о четыре меча каждый. «Четыре да четыре... десять? Нет, не десять... восемь!» С немалой долею вероятности следовало добавить, что с ещё одним патрулём в широких предместьях разведчики разминулись — того... одиннадцать... двунадесять. Перейдя к такой сложной цифири, Омлет начал загибать мысленные пальцы. Двунадесять за стенами. Наверное, ещё четвёрка в самом городе, четвёрка на стенах и караульных башнях, да четвёрка в Илметовом маноре, да ещё двойка неотлучно при Их сиятельстве. Дюжина и две четвёрки удачно сошлись в два десятка, а к ним прибавились ещё шестеро. Допустив, что ещё четверо конников отряжены в разъезды к полям и фермам, Омлет получил три десятка мечей в смене.
Беззаботно болтая, парочка выдала ещё один секрет. Один сказал: «через два дня смена». То бишь, после патруля стражник два дня отдыхает и выходит в новый дозор на третий. Значит, три десятка перемножить на три — без десятка сотня. Филиберт предполагал, что днём Эссембра патрулируется не так усердно. День — это время людей. Даже на окраине Леса, чью восточную границу немногие видали и вернулись живыми, день принадлежал пахарю и лесорубу, булочнику и судомойке. Для простоты Филиберт вполовину уменьшил число ночных городских дозоров, а когда вышло тринадцать, добавил ещё одного от суеверий. Ну пусть его. Должен же какой сержант местный острог сторожить? Должен. И спиваться он там должен. Итого четырнадцать да на три — вышло сорок два. Сорок два да девяносто — сотня и, коли на круг дать, три дюжины. Вот, видать, и всё дежурное Эссембрийское ополчение. Полторы сотни воинов. Стало быть, угости он сейчас собеседников отменным пшеничным, али даже ходкой медовухой, Филиберт потратился бы деньгами ажно на одну семьдесят пятую всего городского войска. Поистине, такие сведения стоили шести медяков.
«Взятка хрестоматийных масштабов!» — Омлет считал, что это слово означает нечто грандиозное, и поднялся с благодарной улыбкой:
— Вот спасибо! Как знал, где найду. Знаете, чего? С пивоварен я не свертаюсь, но с пивом и счас помогу. Корчмарь! Поставь две медовые бутылки служивым, а мне серебяк сменяй на денарий и три шиллинга. Угощаю, братцы. И торжественно клянусь не говорить овце, как я Манфреда сыскал.