Лепидштадт
17 ламашана 4720 года
Советник Декомбс служил Усталаву с самого детства, и это не было преувеличением. В возрасте восьми лет, будучи сыном в семье писаря и университетской кухарки, он был вынужден помогать отцу, а потом, когда бойкого мальчугана заметили, его начальнику. Лишние глаза и уши нужны всегда, особенно если заведуешь казной растущего на глазах города. А когда к ним прилагается острый ум и умение худо-бедно излагать увиденное на бумаге, причем за какие-то гроши, вложение можно считать выгодным. Накопленные отцом деньги и благосклонность городского казначея позволили Декомбсу поступить в университет, и, в отличии от многих своих сверстников, он там по-настоящему учился, а не вел "студенческий" образ жизни. К тридцати годам, пройдя немало испытаний, он стал помощником казначея, а к пятидесяти – занял его место. И как никто другой понимал, в каком плачевном состоянии находятся финансы Лепидштадта.
И вот, смотря на то, как залезший на со скрежетом подтянутую стремянку гном от не слишком тонко завуалированного требования заплатить больше денег переходит к разглагольствованиям о своем хряке в качестве оправдания этого требования, Декомбс смотрел сквозь него.
И видел надменно цедящего сквозь плотно сжатые губы слова обоснования голоса виконта де Линьена, представителя нобилитета в Совете. Разумеется, благородное сословие не могло допустить нецелесообразного в сложившихся обстоятельствах расходования ограниченных средств казны. Особенно после щедрого пожертвования городу на усиление и замену снаряжения городской стражи. И вообще, неужели официальные власти не могут сами справиться с этой небольшой проблемой? Каких-то три деревни, чуть меньше тысячи человек, не столь большие земли и не столь важные товары… тонувшая в патоке велеречивых оборотов речь, насыщенная ядом издевок и оскорблений, исходившая из уст человека, только драгоценные украшения которого смогли бы покрыть треть необходимой суммы.
И видел мнущихся выборных, разрывавшихся между тем, что позже, в личной беседе, они назвали зовом сердца, и озвученной уже позицией Линьена, представителя людей, крепко державших так называемое народовластие города в своих руках. Эту часть в "доверительной беседе" они, разумеется, опустили – кому хочется признаваться в том, что ради сокрытия каких-то мелких грешков и призрака власти (ибо как еще назвать позицию, где каждое твое движение может быть продиктовано кем-то еще) ты обрекаешь на смерть сотни человек? Нет, они говорили об опасности, о неведомом характере болезни, о заботе о горожанах…
И видел членов торговых гильдий, для пересечения взглядов которых после слов де Линьена о не столь важных товарах существовало специальное научное слово. Синхронность. Прилагательное, обозначающее точное совпадение во времени с чем-либо. Чтобы проникнуть в их головы, не нужно было быть телепатом. Люди умрут, земли останутся. И зачем самостоятельные крестьяне, когда можно нагнать кабальных рабочих, а по сути – тех же рабов. Декомбс почти не сомневался, что у отца виконта де Линьена, лет на тридцать задержавшегося графа Орида де Линьена, существует какая-то с гильдиями договоренность на этот счет.
Резолюция провалилась в Совете. Несмотря на то, что Декомбс был красноречив, как триста андоранских агитаторов и двести галтских прокуроров. Несмотря на холодную и чуть отстраненную, но до предела логичную речь ректора Университета. Несмотря на весьма нехарактерную, но горячую проповедь настоятеля церкви Фаразмы, отнюдь не согласного неизлечимость болезни считать за волю богини. Небольшого перевеса хватило, чтобы город не выделил денег на наемников. Линьен уехал в поместье, а часть торговцев отбыла к своему руководству, в столицу, сделав, тем самым, невозможным принятие коллегиальных решений. Три дня Декомбс бегал по всему городу, просьбами, обещаниями и угрозами собирая необходимую сумму. Даже некоторые из проголосовавших против на Совете внесли свою лепту, пытаясь так откупиться от собственной совести. И, стоит ли говорить, что добрая доля обещанной награды проистекала из личных средств советника-казначея.
Глаза Декомбса вновь сфокусировались на гноме. И он почувствовал, как губы его искривляются сперва от ярости, а потом, когда пришло осознание всей глупости ситуации, от горькой усмешки.
- Действительно, сложное, опасное, правое дело сулит много славы. Хотя я не соглашусь с вами, что это единственная награда, которая переживает получателя, нередко именно слава живет дольше всего. И, в отличии от золота, она распространяется широко, людям совсем не обязательно видеть героя, чтобы знать о нем.
Декомбс наклонился над доской, упер в нее кулаки, и посмотрел прямо в глаза гному.
- Скажите, господин Вихот, хотите ли вы обладать славой человека, который ради пищи для своего хряка отказался от спасения деревень? Какую вы хотите надбавку? Тысячу золотых? На человека? Для того, чтобы "сумма была красивой"? А вы задумывались когда-нибудь, откуда берутся эти деньги? Что происходит, когда их изымают из оборота? Сейчас, я покажу…
Раскрыв одну из крат города, что лежали свернутыми на углу стола, он тыкнул пальцем в одну из красных точек. Затем в другую. И третью.
- Вот это госпиталь святой Фрианы. Его строительство задержится на месяц, потому что церковь сочла спасение крестьян важнее. Вот эти три дома будут стоять недостроенными еще полгода, а могли бы вместить десятки семей, сейчас живущих у родственников и в ночлежках. Почему? Общественные средства, пожертвованные на наемников. Ремонт библиотеки с бесценными томами, перенесенный из-за пожертвования университета упоминать, наверное, не стоит, хряк же голодать будет! О, хряки, поговорим о хряках! Вы задумывались о том, что ваша награда – это ровно пять тысяч свиней? Не боевых, правда, и людей не жрут… хотите, заплатим натурой? По тысяче свиней на брата! Или овес, да, я готов выделить овса на тысячу золотых. Сударю Посинату не придется голодать!
Декомбс замолчал, вытер покрывшийся потом лоб, несколько раз тяжело вздохнул, заметил ошеломленное выражение лица писаря, и, насколько это было возможно, успокоившись, сказал:
- Цифра окончательная. Если вы не согласны, я заплачу Неспящему Агентству и выбью из них скидку. А историю с голодным хряком узнает весь Усталав.
С доводами брата Гилберта и Элис он согласился, и написал по-быстрому письмо капитану Энберту, командиру оцепления, с просьбой выделить отряду средства защиты. После этого встреча контракты были подписаны, встреча закончилась, и отряд отправился в путь…
Застава у Партовы
18 ламашана 4720 года
Выехать пришлось вечером, и проехать почти всю ночь. К счастью, погода была хорошей, и, несмотря на осеннюю промозглость и бегущие по небу тучи, время, проведенное в пути, стало не худшим из тех, что путешественникам довелось испытать на своей шкуре. Дорога была хорошей, мощенной камнем, лошади и боевая свинья шли бодро, и к утру достигли заставы. Сразу же стало очевидно, почему стоявшие в карантине войска получили свое прозвище – черная плотная одежда и одетые поверх нее того же цвета кожаные доспехи, высокие, заляпанные грязью сапоги, плащ с капюшоном и маска-клюв, болтавшаяся сейчас на шее. Услышав о задании путешественников, солдат сразу же предложил им следовать за ним, и без промедления отвел их к капитану Энберту.
Тот оказался немолодым, не менее сорока лет, сухощавым седовласым воином, уважение подчиненных к которому ощущалось без особых усилий. Поставленная задача была ему явно не по душе, но он не походил на людей, которые оспаривают разумный приказ только из соображений гуманности – ответственность и риск он понимал, и об этом говорили начерченные на развернутой на столе карте маршруты патрулей и небольшие болты, которыми изображались на ней заставы или временные лагеря солдат. Стопка писем в опасной близости от освещавшей палатку лампы, пополнялась прямо на глазах – писарь остервенело водил пером по пергаменту, и краем глаза можно было увидеть, что это призывы к нобилитету Вейланда о выделении ополчения. Ответных, со сломанной гербовой печатью, было не слишком много.
Быстро прочитав письмо Декомбса Энберт вздохнул:
- Да, одежды с мазями вам выдадут, их то у нас больше, чем людей… Надеюсь, вы сможете помочь нам разобраться в этом деле. Хотел бы вам помочь еще чем-то, но руки у меня связаны решениями совета, а народу на патрули с трудом набирается, не то что на нормальное оцепление и вспомогательные задачи. Томас, распорядись, чтобы выдали пять комплектов и зелий двойной запас.
Стоявший у дверей стражник кивнул и вышел, а Энберт потер покрасневшие глаза, и внезапно стало понятно, что он не первый день на ногах – осунувшиеся черты лица и темные, выделявшиеся в неровном свете лампы синяки под глазами, говорили, как минимум, о недосыпании.
- Есть у меня пара зацепок, которые сам бы начал расследовать, коли не эти уб… не важно. Попытайтесь найти детектива. Или, учитывая то, что мы его больше недели не видели, его тело. Он всегда носил с собой записную книжку, заметки делал. И из всех, кто тут землю носом роет, наверняка ближе всего к истине докопался. Его особо интересовали кладбища, связанные с ними истории, и башня мага. Старожилов расспрашивал о чем-то. Получалось, правда, так себе – народ тут сам по себе, а после болезни…
Энберт махнул рукой.
- В общем, сами увидите. И, как не устаю повторять, осторожней будьте с зараженными. Костюм и мази защищают от попадания жидкости на кожу или газов болезнетворных, но не от укусов или царапин. А с этой дрянью такое дело – когда нарывы лопаться пойдут, хватает малейшего контакта.
В этот момент вернулся солдат в сопровождении еще двух, тащивших несколько тюков. Костюмы оказались увесистей, чем выглядели на "воронах", были практически одного размера, хоть и с ремешками-затяжками, и в случае сражения определенно стали бы помехой. Маски сужали обзор и затрудняли дыхание – воздух с явным трудом проходил сквозь фильтры. Помимо этого капитан дал двойной запас мазей, которые надо было наносить на открытые части тела. Пахли мази гадостно. Заполнив пару документов касательно выдачи снаряжения и попросив, по возможности, вернуть их в относительной целости, Энберт пожелал отряду удачи.
И звучало это искренне. А потом снова была дорога. Дорога до Партовы.
Партова
18 ламашана 4720 года
Партову путешественники увидели издалека – большое, отвоеванное в суровой борьбе у леса пространство, выделенное под поля. Вдали, около самих домов, виднелись длинные ряды каких-то низких сооружений, то ли свинарников, то ли курятников. А около дороги, почти вплотную к ней, почему-то находилось кладбище. Странное место для погоста – хотя в Усталаве были свои порядки, первым делом показывать гостям место последнего упокоения было необычным даже для этого невеселого края. А кладбище Партовы было вдвойне необычным – два ряда высокого частокола, окованные железом ворота с гигантским и явно недешевым символом спирали, мерно светившимся то ли из-за алхимической краски, то ли от какого-то зачарования, и пара деревянных башенок по периметру, на которых даже сейчас виднелись стражи, дружелюбно помахавшие проезжавшим.
Вскоре после кладбища пошли и дома – крепкие деревянные срубы с высокими двускатными крышами, почти все одноэтажные, но на удивление просторные. Ставни на окнах были закрыты, на некоторых дверях висело покрывало с знаком спирали или же она просто была нарисована темно-синей краской.
На поля спешили крестьяне, как мужчины, так и женщины, и особого внимания они на приезжих не обращали. Более того, их манера поведения не вполне соответствовала представлениям о том, как будут чувствовать и вести себя обитатели карантина. Общались как обычно, шутили, дети играли с палками и собакой…