Кандрат лежит на спине. Над Кандратом шумят березы и сосны, солнце пробивается через ветки, ветер колышет листья. Вдали стрекочут выстрелы, жуками жужжат пули, над ним Полинка стоит, у нее на щеке кровь. Его, Кандрата, кровь. Носом шмыгает, слезу утирает, но дело свое делает.
-Малайчына, Поля, - хотел кивнуть да больно очень, только глазами моргнул, - Малайчына. Добра усё будзе. Живы, живы я.
Последние слова это больше себе. Напомнить: живой, рано уходить еще. Только вот ты то живой, а пол-отряда у немецких траншей оставил. Даже и спрашивать ничего не надо, сам все видел. Знал, что будут потери, но не думал, что такие. Или просто думать даже о таком не хотел? Не хотел вспоминать, что было один раз уже так, в сорок втором. По весне, облава. Или как это у фрицев называется "специальная операция по борьбе с бандитизмом". Оцепили участок леса и давай травить, как волков. Бомбежка, лес от немецких огнеметов горит, жарко, как у черта на сковородке. Даже сейчас чувствует Кандрат этот жар. Или это от раны?
Полинка что-то в ране ковырнула. Больно, аж выть хочется, но Кандрат терпит. Только зубы плотнее сжал и глаза зажмурил. Мысли пляшут одна за одной. Где ж все это время, что их били, красноармейцы были? Всплыло перед мутным мысленным взором лицо Толмачева: "начинайте, а мы подключимся". Подключились, когда немцы их в свинцовом дожде умыли. Так вот в чем план твой был, товарищ Толмачев? Пустить отряд дурака Кандрата первым: пускай партизаны щитом послужат, примут на себя фашистские пули, а мы пока аккуратненько подойдем, позицию займем да "подключимся" по всем правилам военной науки. Возьмем потрепанных немцев тепленькими. Лежавшая на земле рука батьки сжалась в кулак. Сука такая. Ну, дай только встать.