Музыку Инайке:
ссылка Ммм… А ветер не мог надышаться собою, трещал своей шеей, гоняя свою прозрачную кровь перед носами команды; шипел что-то себе, мямлил что-то сквозь зубы, чуть посвистывая, потирал своими ладонями голые руки людей, мутно моргая, посмеивался над чем-то, раскидывая свои седые усы-облака по небосводу. И вот он выдохнул, а вот вдохнул: потекли масляные отблески неба по нему дальше — остановились — и снова дальше… Ах, ветер, в твой ритм распутства и легкости мог попасть лишь человек, как сказал классик, «легкости мыслей необычайный». Люди такие наводнили землю всякой, до них огненной, звезды, но не думайте, что в самих небесах не найдется такой музыкант на струнах игривой судьбы — он прямо перед вами, а его кожаные туфли, вошедшие на палубу Облакореза, горделиво и беззаботно отбивают ритм знакомой стихии. По одним только туфлям можно рассказать об этом человеке, этой ходячей шубе, этой карамельной слащавой подставке для перстней. Они великолепны, они стереотипны, они блестят, более чем что-либо на этой летучей посудине с клешнями; будь моя воля — открыл бы только туфлям этим музей; нет, назвал бы город в честь них; нет, переименовал бы планету в их марку; да и вообще, туфли в президенты! Думается, вы уже догадались о каком человекоподобном создании пойдет речь, но фокус нашего неторопливого взора медленно пробирается кверху, по брюкам, к их карману, в котором что-то аккуратно лежит, и нечаянно задевает… руку: длинные чуть морщинистые пальцы с миндальными круглыми ногтями жадно держат перстни, камни в которых, один крупней другого, сверкают на солнце, которое будто бы и создано было лишь для того, чтобы поклоняться этим отточенным плевочкам гор. Как сюда прошли эти ногти в туфлях? Да, район, нужно сказать, не мечта поэта, но очевидно, что эти туфли тут не впервые: сказав по секрету, целовали их тут в знак льстивого уважения не реже ногтей с перстнями. Но что это? — шуба? Ш… шуба? Да, это шуба, надетая поверх воротника с жилетом на пуговицах. Волоски ее колышутся на ветру, нагоняя пафос всей этой вешалке, с которой начался этот человек-театр; сама она будто мурлычет, что живая лиса; вздыхает своим тяжелым парусом меха, расплескиваясь водопадом запаха каких-то дорогих сигар (и пота -_-). А уже из нее довольным котом выглядывает усатое кареглазое чудо — Алан Вильямс. Голова его, словно холст робкого художника: части ее картины разбросаны друг от друга, отрисованы и раскрашены бледной акварелькой как-то скудно и осторожно, боясь смешения цветов; и только у кончика носа, там, где довольные усища переходят в губы, все психованно смешалось в одну большую волосатую улыбку во все щеки. Но зато как художник точно предал его череп: это лысина, с островками седоватой живности у ушей, но с размазанными оставшимися волосами так, что представляет из себя большой думающий лоб, такую иллюзию победы не возраста, а мозга над некогда выдающейся шевелюрой.
Трость вдруг раскованным взмахом приземлилась у ног, и те двинулись от нее навстречу команде, и двинулись так развязно и фамильярно, будто бы барахтались в чане с вязким маслом. Размазав за собою пафос, Алан поверх бровей осмотрел корабельных уборщиков и, упершись локтем в верхний наконечник трости, поставив одну туфлю на носок позади другой ноги, беззаботно поглядел на небо, после чего провел языком по внутренней стороне белоснежных зубов, потер побритый подбородок, кое-как скривил дугообразную жиденькую бровь, навел на щеки румянца, вдохнул поглубже и с милой хрипотцой промурлыкал вслух: «И где же, собсн, капитан… энтого судна, м?» По взглядам команды стало ясно, что нечто вроде капитана сейчас ковыряется в какой-то щели, и что более его поразило, или даже рассмешило, штаны того капитана сзади были настолько ему не в пору, что казались особняковым парусом. «Энтот?» — подпрыгнули на лысину брови. Алан потер мягкую щеку, потеребил накрахмаленный воротничок, мягонько крякнул для протокола и, закатив круглые глазенки хотел уж двинуться к капитану, но этот капитан вдруг закричал, запищал, проорал что-то про пленника и вообще оказался женщиной.
— Мать моя женщина, — медленно вылилось из усов непроизвольное высказывание. — Пхех, братцы, я же вроде нормально, вот, по-человечески, ну… Ну, ну как вот к сыновьям, понимаете, вот как к сыновьям к вам обратился, говорю (нормально говорю, как с сыновьями): кто тут-с капитан, а они-и… Так, братцы, хах, не-е-ет, так дело не пойдет, что вы смотрите на нее, это же… хехех. Хех. Хе. Женщина. Ну, разыгрывать меня, я же как к сынов…
Брови уносились в космос, но Алан быстро шлепнул ладонью по лбу, остановив их, развернулся, попробовал посмеяться вслух с закрытым ртом, не моргая, но вскоре выдохнул, еще раз потеребил воротник, наигранно крякнул, стукнул тростью и вновь повернулся:
— Я говорю, где же, ну, собсн, — он провел рукой от себя и выдавил из щек скулы, — капитан энтого с-судна, м? Чего вы. Чего вы так смотрите на нее? Пхех, ну. Ахах, — Вильямс громко рассмеялся наигранным, но заразительным смехом, через минуту утер платочком еле выдавленные крокодиловы слезы, громко выдохнул ртом, не умертвляя улыбку, и уже через передние зубы спросил: — Она — капитан? Хах. Нет, — вдруг сделал он серьезное «умное» выражение лица с оттенком глубокого сочувствия, — я ничего не имею против женщин, да и вообще у нас общество безо всяких там, понимаете, стереотипов-с, но… пхах, — Алана вновь прорвало на смех, в этот раз, истерический, — женщина-капитан! Аха-ха! У вас женщина. Женщина-капитан. Или… Ой, вы, может быть… да нет, женщина. Ну точно. Женщина. Ну-ка в профиль? Вроде бы и да, но в наше время всякое бывает, пхех. — Тут Алан голодной мышью зыркнул по сторонам, уловив дух команды, и быстро вооружился тростью: — Спокоо-о-ойно. Спокойно, братцы. Кто-о захочет про меня слово сказать, — поднял он указательный палец для верности, — тому весь мой райо-он тако-о-ого наговорит. Хах. Спокойн. Хаха-ха. Женщина-капитан, ф-фух, — сбрызнул он с себя ведро пота, неестественно крякнул, сочно выдохнул смешки и раздербанил воротник, после чего с крайне деловитым видом, будто бы ничего и не было, с интересом начал вглядываться в капитана-женщину.