Открыв глаза, он пытается осмыслить увиденное, осмыслить происходящее с ним (с кем с ним?) и вокруг и тут же жалеет об этом. Осознание утери самого себя бьет с силой кузнечного молота, паническая судорога проходит по его телу, и будто пойманный с поличным таракан он начинает суетливо озираться, смешно переступая то туда, то сюда в попытке понять, куда надо бежать. Длится это, правда, всего одно бесконечно долгое мгновение всепоглощающего экзистенциального ужаса, за которое он выгребает из той дыры, что зияет на месте его памяти, все, что там только есть. Хотя нет, не "Он". Не просто безликое “Он”. Там в глубине, на самом дне черепа ещё что-то осталось. Что-то, что когда-то было очень важным. Осадок. Нагар на стенах котла, который не отмоешь, сколько не старайся.
Покрытая струпьями красной краски дверь родительской халупы, грязные и голодные лица других детей, изуродованные отчаянием лица взрослых, голод, страх. Пятый. Пятый ребёнок. Лишний рот. Ненужный ребёнок. Пятый, да. Квинт. Его детское имя. Улица, холод, драки с другими такими же человеческими крысятами за еду и кров, боль, унижение, злоба. Хитрость, принципы, выработанные для звериной среды, сталь в руке. Не воспоминания, нет. Тени практически забытых образов, отражение дыма в зеркале, миражи. Будто пытаешься вспомнить, что видел в опиумном сне.
Точно, сон! Квинт спешно дергает себя за серьгу в правом ухе и тут же кривится всем лицом, но не столько от резкой боли, сколько от разочарования. Не сон, или, по крайней мере, такой сон, в котором может стать чертовски не комфортно. Пальцы его в попытке восстановить память о собственном облике вспахивают непослушные вихры, пробегают по острому носу, тонким губам, жесткому подбородку и вдруг останавливаются на глубоком каньоне рассекающего правую щеку шрама. Хотя нет, не шрама, а “Шрама”. Да. Его уличное имя. Вспомнить бы еще, какая сука его им наградила, и вернул ли он должок.
За те секунды (минуты? годы? эоны?), которые Квинт потратил на осознание себя, еще пара незнакомцев, бывших ему сейчас чем-то вроде “товарищей по несчастью”, пришла в сознание, но легче от этого не стало. Эльф в шляпе (кстати, а где, мать ее, его собственная чертова треуголка?) все еще был в шоке, а разряженный полурослик, которого “Шрам” поначалу принял было за ребенка, собирался драться. Интересно, кого он там ждал из тумана? Кошку? Туман, кстати, как раз поглотил еще пару разделяющих их метров, и Квинт, наконец, понял, что же не давало ему покоя с первой же секунды пробуждения: в тумане что-то извивалось. Хотя нет, не так. В ТУМАНЕ! ЧТО-ТО! ИЗВИВАЛОСЬ!
– Да какая нахер разница, где мы! Тормошим остальных и валим. – зло гаркнул Квинт, отступая от надвигающейся пелены, и, хватая за рукав ближайшую к себе фигуру с правильным количеством рук и ног. – Хватит тупить, бро, надо ноги делать.