Джесс вышла из кареты и сразу прониклась местным настроением. Такие маски грустных мимов были ей знакомы не по наслышке. Ей нередко приходилось бывать на мрачных сборищах, даже чуть реже, чем на увеселительных. Нужно упомянуть, что скорбящие мужчины нуждаются в утешении и ласковых руках куда больше, чем разгоряченные алкоголем. И в такие моменты им на глаза непременно попадалась красивая женщина с тоской в глазах. Она жаждала утешения, жаждала утешителя, нуждалась в любви и тепле нежных рук, отчего вся тоска, напускная или оправданная, уходила на задний план и включалось лишь желание утешить незнакомку.
И сейчас, попав в эту трагичную обстановку, наполненную изысканным трауром и фальшивым горем, Джессика сходу обернулась в траурный вид и направилась в "часовню", ведомая мастером церемоний и сопровождаемая недовольным Тедом. Отчасти она сочувствовала Теодору: вся эта драма была ему чужда, ему непристало играть на публику, и Джессика это прекрасно понимала. Но лишь ему, лишь ему одному она с каким-то мрачным спокойствием доверяла свою жизнь. Будто за ней шествовал не Теодор, а сама смерть, сама решающая, когда ей жить, а когда умереть. И возможную погибель свою она держала ближе некуда, будто знала, что покуда Теодор при ней, ничего с ней случиться не сможет, разве что смерть придет от его руки. И эту смерть она, к удивлению своему, допускала.
Затемненная зала, подобно часовне, была свидетелем человеческой утраты и горя, которое источали все, наполнявшие зал. Высоченное распятие, гроб, траурные лица. И Джессика, непозволительно хорошенькая, входящая в эту обитель, в это пристанище смерти, с лицом, выражавшем глубокую печаль и сочувствие. Она направилась к Родерику и сказала, что глубоко скорбит по его утрате, она сказала еще что-то Нимроду и убитой горем вдове и проследовала к гробу, чтобы, погрузившись в молчание, взглянуть на того, кто стал невольным поводом для ее обручения.