К концу прогулки по замку Джессику уже начало мутить от всей той роскоши, коей был усыпан дворец Теута. Она безразлично скользила глазами по картинам, держала спину ровно и периодически кивала и улыбалась, мыслями блуждая где-то на открытом воздухе. И как он может жить здесь? Во всей этой вакханалии роскоши.. Она рассматривала портрет Питера Теуты Кровавого чуть дольше, чем остальных. Да, Родрик сильно отстал от своих предшественников. Они выбивали эту роскошь кулаками, мечами, драли зубами и ногтями. Ему же оставалось только развесить все эти напыщенные важностью картины и гордиться историей Дома. Гордиться и толстеть.
А завтрак ждал их под открытым небом на балконе, окаймленным шикарного вида балюстрадой. К тому моменту как леди Джессика Багир опустилась на стул, она уже изрядно подустала от этой встречи и не придала никакого значения Анне, супруге Герберта, старшего сына Родрика. Быть может у Анны тоже вся эта роскошь уже в печенке сидела, да плеваться было неприлично, к тому же вся эта пыль, пускаемая Родриком в глаза Опоры, была так навязчива и нескрываема, что поневоле делалось дурно. В конце концов, Джессика опустилась на роскошный стул и теперь принялась знакомиться с остальными присутствующими. Завтрак оказался целым утренним балом, на который собралась такая уйма народа, что становилось душно от одного взгляда на них. Но Багир лишь легко улыбалась, кивала, и создавала впечатление совершенно прекрасной особы, нисколько не смущенной таким количеством незнакомых лиц, обращенных к ней.
На Родрика она смотрела как на любимого брата, которого так давно не видела. Во взгляде ее читалась нежность и признательность за такую прекрасную встречу. По соседству со строгого вида Анной, которая, очевидно, была самой искренней дамой среди присуствующих, посадили Саймса, который справлялся со своей ролью прекрасно, чем очень подбодрил Джесс. Да, милый кузен, мы попали с тобой в настоящий ад лжи и лицемерия, и теперь эту кашу нам расхлебывать и расхлебывать, чтобы самим не увязнуть в этом двуличии, что мухи в сиропе. Меж Тедом и Джесс усадили младшего сына Родрика Нимрода. Он был приятен и мил, как и полагается младшим сыновьям, вероятно еще не сосватанным за подходящую кандидатуру. Джесс, впрочем, испытывала к нему ту же сестринскую любовь, что и к Родрику, улыбалась и держалась уверенно и спокойно. Другое дело, что Теодора отсадили от нее, и она почувствовала, как теряется. Это было незнакомое доселе ей чувство. Прежде она всегда была одна, сама по себе, сама за себя в ответе, но теперь, с появлением этого немногословного человека она чувствовала, что отчасти сама себе не принадлежит. Что теперь она даже зависима от этого человека. И мысль эта была ей в диковинку, и мысль эту следовало как следует обдумать, как только ей представится такая возможность. Во всяком случае, Теда от нее отделял Нимрод, славный малый, и с этим приходилось мириться. Интересно, а каково Теодору сейчас?
Все мысли, касательного этого были безбожно брошены, когда внимание ее пало на лорда Даниэля Пустеро, и сердце тут же опустилось куда-то в желудок, придавив собою бабочек и распугав кошек, скребущих, как известно, на душе. Ей пришлось приложить усилие, чтобы не показать своей реакции на столь красивого мужчину и даже опустить глаза, дабы не прожечь в нем дыру одним лишь взглядом.