Джесс даже немного растерялась, когда в залу вошел красивый тридцатилетний мужчина в рыцарских доспехах и опустился перед ней на колено. Она с удивленной ухмылкой посмотрела на Теодора, будто желая сказать "Ты видел это?" одними глазами, затем снова вернулась к лицезрению рыцаря с покорно опущенным взором.
Он был хорош собой и отвратительно чист. Она почувствовала его душевную невинность еще когда он входил в залу. Такие люди заставляли ее лицезреть свою собственную внутреннюю тьму. И от таких людей ей становилось тошно. И всякий раз хотелось схватить их за грудки и прокричать в самое сердце "Какого черта ты такой чистый? А? Ну отвечай же! Чего ты молчишь?!"
Ей было неведомо, как можно было выжить в этом мире, не вляпавшись в дерьмо, не вымазавшись в нем, не пропахши им с головы до пят, чтобы выжить, чтобы вырвать из пасти себе подобных аппетитный кусок. Но более всего раздражало, что, замечая в них эту чистоту, она признавала, что и в ней она тоже имеется. А значит не до конца она ее из себя выжгла, не до конца вытравила.
Джессика смотрела на него с презрением? Конечно. Она смотрела на него с ненавистью! Он тот, кто в очередной раз служил ей зеркалом собственной ничтожности. Шлюха, ты - грязная шлюха, - твердили его правильные черты лица, - в тебе нет ничего святого. Он - чист, а от тебя смердит за сотню миль. Ничтожество. Ты ничножество.
Глаза ее искали в нем изъяны, но к своему сожалению их не находили. Лишь только.. ну-ка, ну-ка. Что это у нас?
- Что с твоей рукой, рыцарь? - холодно спросила она.