Город умирал медленно и печально. Кто знал, сколько это ещё будет продолжаться. Его агония могла длиться вечность. Вечность, покрытую струпьями гнойных язв неизлечимой болезни, когда омертвевшие куски плоти отпадают, и организм медленно издыхает, сочась смрадными выделениями и стонами боли, от которой нет лекарств иных, кроме как полная и абсолютная, завершённая смерть. Как из сострадания добивают приговорённых к смерти солдат на поле боя и калек, более не способных встать на ноги и ходящих под себя, так следовало сжечь дотла Илион, разрушить до основания его стены, стереть их в порошок, камня на камне не оставив, и сровнять остатки с землёй, чтобы от города осталось одно лишь воспоминание. Это было бы самое эффективное, быстрое и безболезненное лечение из возможных. Город был бы счастлив, наверное, умереть быстрой смертью, вместо того, чтобы продолжать свои страдания. Но ушли армии Запада, не став добивать раненого. Обрекли его на долгую и мучительную смерть.
Плотно закутавшись в поношенный плащ и пониже надвинув на лицо капюшон, Лина торопливо шагала по грязным, залитым кровью и усеянным трупами улицам Илиона, спеша на Площадь Больших Ворот. Она бы так не торопилась, если бы не эта странная надпись, увиденная ею час назад на покосившемся заборе, оставшемся от некогда богатого дома, в котором, наверное, жил кто-то состоятельный. Теперь особняк превратился в пыльные руины, и чудом уцелела лишь часть добротной, крепкой изгороди. Кто-то нацарапал на ней большими буквами: «Шатёр на Площади». И почему-то не возникло ни капли сомнения, о какой именно площади шла речь в неведомо кем сделанной надписи. Лина бы поверила, что она предназначалась не ей, но ещё накануне вечером забор был чист! А она под этим забором спала этой ночью, с внутренней его стороны, чтобы её не увидели с улицы. И с внутренней же стороны была и надпись. А проснулась бы она от любого шороха. Но вот ведь - шороха не было, а слова появились.
Страшно было засыпать. Каждый раз с наступлением темноты этот страх возвращался. В городе было опасно при свете дня, а уж ночью... Трудно стало засыпать после того случая, когда ей пришлось спасаться бегством, чуть не став лакомой добычей для шайки подростков. Они облюбовали развалины дома, где девушка нашла пристанище на ночь, и были очень рады увидеть среди них такой нежданный сюрприз. Пришлось вспомнить свои цирковые навыки. Сначала обмануть. Сделать вид, что она и сама не против их компании. Совсем не трудно прикинуться распутной, когда они сами желают видеть в тебе шлюху. А усыпив их бдительность, она бежала... Наградив перед тем самого бойкого и нетерпеливого молодчика вторым ртом пониже первого, с улыбкой от уха до уха. Для кого-то война закончилась. Для многих она продолжается. Прожить каждый новый день - значит, выиграть ещё одну маленькую битву в большой войне под названием жизнь. А на войне не обходится без жертв. Ей было немного жаль того парнишку с двумя улыбками, совсем ещё мальчишку. Он ведь тоже хотел жить. Но выбрал неудачный способ знакомства. И вот не стала бы она его убивать, если б не эти обстоятельства. Его смерть висела камнем на сердце. Лина не умела лишать жизни так, чтобы потом об этом не помнить.
Странная надпись на заборе вела циркачку на городскую площадь мимо побирающихся калек, гниющих трупов, некоторые из них были даже свежими. Вот пришлось обойти мёртвую толстуху, и из проеденной в её груди дыры выглянула испуганная звуком жирная крыса, измазанная кровью, что-то угрожающе пискнула и спряталась обратно в свою норку. Лина уже привыкла к здешним видам. Некоторое время ей пришлось прожить в Илионе - том, что от него осталось, потому что за пределами города был риск погибнуть от голода, а тут хотя бы какое-то пропитание находилось. В одном погребе она даже нашла неплохой запас сухарей и круп, к которым ещё не успели добраться ни люди, ни крысы, разве что черви, и теперь время от времени туда наведывалась, чтобы взять немного еды на пару-тройку ближайших дней. В последний раз, правда, ей пришлось отбивать мешочек с крупой от стаи наглых крыс, до сих пор палец болит от укуса. Хорошо, хоть грязную кровь успела отсосать и выплюнуть, иначе бы какое-нибудь заражение сделало и её похожей на тех бедолаг, напоминающих живые и разлагающиеся трупы.
Закутанная в плащ худенькая фигура, по которой с первого взгляда не определишь ни возраст, ни пол, почти выбежала на Площадь Больших Ворот и... застыла на месте, увидев раскинувшийся посредине шатёр. Невообразимо пёстрое и яркое пятно в сердце мрачного умирающего города. Ему здесь определённо нечего было делать. Он напомнил Лине их цирковые шатры, вызывая ненужные сейчас воспоминания, от которых ей всегда становилось больно. Кто и зачем его здесь поставил, хотела бы она знать. Но куда важнее было, что находится внутри. Там было то, что привело её сюда. И девушка поспешила к шатру, на ходу озираясь. Она не сразу заметила, что люди будто бы нарочно игнорируют эту диковинку, проходят мимо, как ни в чём не бывало. Но не все. Вон кто-то только что прошёл внутрь, жаль, циркачка не успела его разглядеть.
Подойдя ближе, она в нерешительности остановилась. Что, если там опасно? Но к чему была тогда та надпись? Если бы написавший её хотел Лине причинить вред, ничто не мешало ему сделать это, пока она спала. Раз уж он пишет надписи на заборах прямо над её ухом, не производя ни малейшего шума. Будь что будет, решила девушка, и подошла к пологу шатра. Правая рука сама собой скрылась под полой плаща, нащупала рукоять кинжала на поясе. Отодвинув левой полог в сторону, Лина осторожно заглянула внутрь, а затем, не увидев сразу опасности, прошла. И снова остановилась на месте, глядя круглыми глазами на ломившийся от еды стол. Кто-то уже сидел за ним и ел, кто-то пил вино, некоторые пока не решились, видимо, присесть. Глядя на этих людей, на неуверенные лица некоторых, Бельфлауэр начинала понимать, что и они здесь скорее всего оказались по чьей-то воле.
При виде такого количества разнообразной снеди голодный желудок напомнил о себе неожиданно громким урчанием. Лина покосилась на стоявшего неподалёку мужчину. Да даже если услышал, это не повод стесняться. Прошли времена правил хорошего тона. Никого уже не удивишь людьми на улицах, открыто опорожняющими мочевой пузырь или кишечник. Хорошо, если не на чей-то труп. У них почему-то считалось, что гадить на труп, а не на мостовую - это верх приличия. Эти люди заботились о чистоте городских улиц. Какие молодцы, право слово. Вступать в их секту у циркачки не было ни малейшего желания.
Набравшись храбрости и подталкиваемая голодом, девушка подошла к столу и села, постаравшись выбрать место подальше от всех и опустив сумку себе под ноги. Она всё ещё прятала лицо под капюшоном, а худая рука потянулась за краюхой свежего хлеба. Он был таким свежим и так аппетитно пах. Хлеб - он был ей знаком, в отличие от многих других блюд. Хотя Лина уже приметила что-то... кажется, вполне обычную кашу со вполне обычным мясом. Такую готовила тётушка Клаудия, работавшая в цирке бородатой женщиной - разумеется, борода была не настоящей, а хорошо приклеенной, - и также бывшая у них поварихой.
Плечи девушки чуть подрагивали и она косилась по сторонам, опасаясь всех этих незнакомых людей. Может, кто-то из них и оставил надпись. Взгляд сам собой ненадолго задержался на молодой женщине в хорошем платье, в изящных перчатках и сапожках, а главное - с внушительным чемоданом. Она несколько не вписывалась в собравшееся общество. Красивая. Наверное, настоящая леди из благородных, подумалось Лине немного завистливо. Затем взгляд скользнул дальше и зацепился за мужчину, тоже чем-то напоминавшего дворянина. Какие они все разные. Что же здесь происходит или будет происходить?