Стерре отчаянно хотелось курить. Впрочем, в последнее время курить ей хотелось почти все время. Она с трудом сдерживала себя, убеждая, что хороший табак нынче дорог и редок. Поэтому, чтобы заглушить этот "голод", она не выпускала изо рта мундштук своей трубки.
Стерре Аллемаа устала. Устала перешагивать через полуразложившиеся трупы, отгонять бродячих собак от еще шевелящихся раненых. Устала от собственных рук, испачканных кровью, потому что все, к чему она прикасалась, было испачкано кровью. Больше всего на свете ей хотелось послать все к черту, и... Но дальше этого "и" Стерре не позволяла себе заглядывать. Так же, как не позволяла себе пройти мимо не сильно поношенной куртки или обломка меча хорошей стали. Ибо война войной, а торговлю никто не отменял. Тем более, что война уже закончилась.
Шатер вызвал у Стерре скорее циничную усмешку, нежели удивление. "Гляди-ка, есть дельцы и похлеще матушки Аллемаа, - подумала она, - народ нынче до развлечений охоч будет, кошельки сами в очередь выстроятся. Чем удивлять-то будут? Небось бородатой женщиной зрителей не заманишь. На войне и не такое видали..."
Мысли неторопливо сплетались в беззвучный монолог, а тележка Стерре Аллемаа тем временем приблизилась к Шатру. Женщина взглядом знатока окинула конструкцию, оценила качество ткани и краски. А затем, откинув полог, Стерре шагнула в мягкий полусвет Шатра.