Кое-что общее со Сваяновым в Эпифоре уже имелось, точнее общее наличенствовало, а Эпифора имелась, если выразиться на такой инородный и такой родной манер одной из Пифкиных подруженций — Пифке тоже хоть кол на башке чеши, но если девка что-нибудь задумала, хрен ее от задуманного мероприятия отговоришь, не остановишь.
— Кто он такой? Как мне его найти? — все еще пыталась Эпифора трясти генерала за ночную рубаху в глупых попытках выбить... Что? Признание? Недолго: Гай саданул генерала, генерал упал и больше не поднимался, захрапев.
Девушка, что путешествовала раньше с ними в карете, кажется, Вилл (у Пиф плохо на имена (хоть на самом деле Инайя не помнит, представилась ли Паника своей героиней)), побежала к дому на холме, а Пиф просто села на песок и заревела.
Потому что даже самым лихим ведьмам тоже иногда бывает страшно: Пиф с вечера накануне не понимала, где находится, успела наворотить дел, а исправить не успела, перенеслась в какую-то заковыристую новую жизнь, а старую, выходит, потеряла, вместе со всеми в ней. А терять — болька болючая.
И поплакать в одиночестве (храпящий генерал не в счет) для Пифки самое то, при других, чужих, она никогда не станет.
Впрочем, это только первая реакция. Никто не знает (даже я) сколько длился плачь Ярославны, но после ведьма поднялась с колен и села попочкой на песочек вновь.
Ведьма знала секреты. Есть целительный секрет слез. А есть еще более целительный секрет дзен — позволять жизни случаться, происходить, быть. Мир знает вернее любого другого.
Ведь именно Пифку занесло каким-то чертом в тот стариковский дом, именно ведьму Пиф, которая знала сказочку о лесной деве и в характере имела склонность к шалостям и мелким преступлениям.
В конце-концов, если подумать, улепетывая из прошлого мира, Эпифора успела гаркнуть мужикам, чтобы те притащили деда, а значит не пойдет теперь в лес тот дедок до той поры, покуда не воротится в те места Пифка, будут держать его крепко и ласково те самые пьяненькие мужики, вздыхая по сладкой ведьмочке, ожидая, когда та воротится и погладит их по плешивым головушкам за повиновение. И даже пьянство не помешает, ибо нет на свете смертельнее тяги и тоски, чем тяга и тоска по женщине. Во-о-от. И покуда, значит, дед, сдерживаемый мужиками, будет сидеть в своем домике, воротится сыночек его на побывку домой обязательно. Хоть в гости, а приедет. Если любит, приедет. И поймет дед, что не в каменьях истинное счастье и простит вредной Пифке ее проказы.
Сказку Пифка сочинила хорошую, с хэппи-эндом, но не удовлетворилась.
Ибо знала Эпифора, сколь уродлива истинная Правда, и силу Правды. А по Правде выходило, что помер дед, если не уже, то вот-вот. Забулдыги проморгались и по своим делам двинулись, а дед пошел в лес и ушел, и сгинул. Бабка от горя следом в мир иной отойдет, у них, стариков, провидцев возрастных, мудречиков, заведено так, как у лебедей — один умирает, следом другой. А сыночек, прокрутившийся в жерновах Больших земель, вернется озлобленным на весь мир, с закрытой, почти мертвой душой, вернется не ради отца и матери, а за камешком и дом продать, не найдет камня, еще более разозлится и не поставит на могилках отца и матери даже памятников. Поплачет по ним, конечно, потому что где-то внутри его еще жива и бьется-пульсирует жилка течения любви, готовая разразиться потоком, но запертая.
В общем, как ни крути, нужно ждать, пока генерал проснется, узнавать все о Сваянове, можт вышеупомянутый тип ни при чем, ибо не понятно еще окончательно, дружит ли с рассудком и головой генерал.
Ждать и дать жизни происходить и вершиться, ага.
Ну и сделать навесик себе что ли, для тенечка, чтобы не так горячо было ждать.
А будить Эпифора никогда не станет. К спящим Эпифора почтение имеет, ибо сама не раз намыливала шеи тем, кто пытался ведьму разбудить. Да и потому что во сне есть нечто волшебное, не находите? Как в смехе.