Старуха метель старалась свистнуть беззубым ртом, но выходило у нее, честно говоря, не очень: только хлопья снега сносило порывами злого ветра, да укрытые белыми бархатистыми одеялками деревица скрипели, прихихикивая нервно и стуча друг о друга прогнившими костылями своими. Но, наконец, взвизгнула она, метель, и проснулся генерал уже полностью, вновь схватив себя за грудки. Лиховальцев потер глаза и матернулся тихонечко, предвещая что-то эпическое и ему неприятное. Сочетание этих ожиданий от момента не самым лучшим образом влияло на дух Бориса Павловича, а точнее, он был в дичайшей истерике, прикрытой спокойным выражением глаз и губ: ну, генерал и генерал. Сидит и сидит. С важностью, с величием, без переживаний… Это внешне, внутри же, поверьте, старик уже прыгнул не в один десят ок порталов, сопроводив свои приключения трехэтажным.
— Ох-х, зараза, что б, — послышался тонкий голосок справа.
— И не говори. Вождь берегов не знает совершенно, а, вроде, на одном драккаре их бороздили. Это после-то вчерашней засады мы должны волочить этих, тьфу. Взбредет в голову что, паразиту — разгребать нам, что б его. Хоть тут, да все высказать. Ну, Ингвар, ты хоть расскажи что, а то ведь совсем скучно: осталось-то — осталось, только в дом затащить, а там уж и раны залечим свои.
— А неч-чего рас-сказывать, да и холод-дно. У тебя-то вон, х-хоть шапка есть.
— Шапка! Вождь-то, небось, в шкуре сейчас, да. А запахом-то, чуешь? Так и несет: кабан мой, кабана моего жрут, гады ж. Вот, счастье-то: все есть, все имеют, всеми руководят, роком нашим руководят, богами руководят, командуют! Счастье. Нам б такого — все б по-другому сделали, эдак думаю? Эдак: всем бы свободу отдал, всех бы отпустил, все бы мне рады были.
— И служили бы в благодарность?
— И служили бы. Всяко лучше, чем… Эм. Счастье-то, вон оно где, да не всех к нему пускают, понимаш-ли.
Еще одна снежинка сумела залететь в нос Лиховальцеву, но теперь он успел подставить к губе палец и сдержал-таки диверсию снежной партизанки. Довольный собою, генерал улыбнулся во все щеки и погладил себя по выпирающему животику, облизываясь, но вскоре вспомнил о том, где находится: на него сейчас смотрело шесть обеспокоенных происходящим глаз — это были глаза из совершенно другого века, но каждый из них выглядел довольно экстравагантно: тут была девочка-дикарка, ведьма и, больной что-ли, мужик. Нормально так проснуться в какой-то повозке с незнакомыми людьми из другой эпохи? А, каждый понедельник у некоторых «лиц», и вот их счастье. Но генерал, будучи знаком с подобной ситуацией, взял себя в руки: щетки прошелестели что-то, прозрачные глаза вылезли на лысину, похожую на шлифовальную бумагу своими жалкими надеждами на пышную шевелюру, а указательный перст рассек важные губы, приказывая: «Молчать, не двигаться. Сам не в курсах».
— И счастье, и привольно бы жилось, Ингвар. Ну… проснулись там уже, на морозе-то? Возвращай, давай им шкуру. Передохнут — плохо, засекут, что себе одежку стырили — еще хуже. Так что, давай-ко.
— Да помол… — отмахнулся тонкий голосок на бородатый бас справа, что и рука этого голоска промелькнула пред героями, — … чи. Кажется, проснулись, нелюди.
В повозку любопытным взглядом прокрался какой-то занесенный снегом молодой человек, но на вид лет тридцати, и теперь его голос совершенно не стыковался с действительностью: тело его было размеров, пусть и не внушительных, но тех, которые без особого порядка рассматриваются всякими дамами как потенциальные для чего-то, то есть, красивым. Широкие плечи, прямая осанка и особо выдающаяся «подача материала»: Ингвар как-то уж слишком по-обычному стоял, как-то по-свойски вел себя со всякой мелочью, что рождало в атмосфере его общения с миром искру кокетства и сдержанности. Голова же его, будто прямоугольная, нежели круглая, скована была сверху крышкой-прической, выбритой по бокам, а выдающиеся строгие своею жестью уши будто-бы скрепляли шевелюру с шеей его. Лицо же, мужественное лицо, стягивалось к центру: правильный прямой нос был королем этой глазастой вечеринки, поскольку он подтягивал к себе и уголки губ, и держался мертвой хваткой за оледенелые усы, еле пробравшиеся в такой-то мороз наружу, и хранил брови прямо, только бы те не сдвинулись на градус выше или ниже. Осталось упомянуть лишь о глазах и губах мужчины: последние представляли собой половинки стереотипной летающей тарелки, то есть были не только жутко запоминающимися, но и сходились в своей форме двух состыкованных краями глубоких тарелочек. А вот глаза бы вас не пустили далеко, но не понять было из-за вьюги: то ли они были настолько глубоки, что боязно было в них окунаться с голой, то ли некуда было и ступать вовсе…
— Здравия желаю, — с идиотской интонацией пролепетал генерал.
— Угу, — согласился мужчина и продолжил шествие, вновь укрыв героев шкурой.
— Нормально. Ёльник, чер-рт бы его, — шепотом фыркнул Лиховальцев. Жесткие седые усища промелькнули под лучом света, появившемся от щелки между шкурами, и генерал перевел горжет на своих спутников. — Здравия желаю. Я сплю? Вы хто? Ась?