В этот раз Хуго был точно уверен, что, наконец, отдаст концы. Казалось ему, что не выдержит милсдарь барон, да и пошлет судно в безнадежную атаку на вражью армаду, чтобы, значит, убиться. У него ж там планета целая, и легче, наверное, такому большому хозяину помереть, чем смотреть, как жгут ее всякие вражьи паскуды.
Не послал. Откладываются, хе-хе, концы. В который уж раз.
Правда, ненадолго откладываются - по связи скомандовали прыжок, этот, как его, эхстренный. Это как когда сигаешь послепу с горы да надеешься, что в стог сена какой аккурат приземлишься и живой, значит, останешься. Так ему объяснял когда-то какой-то мозговитый хер из наемных. Хуго, короче, усек, что шансы нормальные и беспокоиться нечего. Уж куда получше шансы, чем если б торпедой заебашило. Или милсдарь барон на абордаж бы изволили отправить. Или болванка б рельсопушечная через щиты пролетела. Или... Короче, жить будем, не помрем.
Как прошла совсем уж красная тревога, покинул, испросивши перед этим разрешения, пост. Ибо нахер в турели сидеть, если уж в этом их... Перпространстве летим? Тут никого.
Вылез, короче, с турели. Помог работы организовать. Сам, конечно, в этих космичесхи-чинильных делах пень-пнем, но матом кого обложить да пинков направляющих выдать - за милое дело.
Пинков, впрочем, много не понадобилось - ребята толковые и дело знают. Знает свое дело и Полсолдата: ибо хоть и половина, но все ж от солдата. Солдат спит - служба идет, вот какое дело.
Уковылял среди шумихи всей в родную каюту. Отдыхать, значится, от пережитых, значится, стрессов. Салаги работают - сержант отдыхает. И наоборот, такая вот служивая мудрость.
О каюте стоит лишних слов сказать. Каюту свою Хуго обожал и милсдарю барону за нее был благодарен больше, чем за что бы то ни было. Сам посуди: место тихое, спокойное, у трюма. До начальства от каюты идти далеко, а до столовой - близко. Ни шумит ничего, никаких механизмов - благодать! Живет там Хуго да еще трое рядовых, которые при сержанте и дышать громко боятся, а все больше и вовсе по гостям ходят, лишку по койкам не сидят. Вымуштрованы, ага. И рожи его искореженной боятся. Ничего, Шрейк тоже боялся бы, если б в зеркало часто смотрелся.
Короче, по казарменным меркам еще и этого, пространства личностного вдоволь. Хошь - на койке лежи; хошь - за столом сиди. Хошь даже по маленькому экрану всякие серьялы смотри. Про разбойников крутых, про стражников тоже крутых, интересные всякие, короче.
Не жизнь в такой каюте, а сплошная радость. Даже подыхать обидно. Ну да ладно, когда-нибудь придется. В перспехтиве, хе-хе.
А сейчас можно перекусить. Как раз вон банку успел прихватить с столовой по пути. Что там у нас? Рыбка консервированная. Хорошо. А где-то там, в тумбочке, сухарь к ней заныкан. И подруга его - банка спирта, значится, для де-зин-фе-к-ци-и протезов. Сухарем Хуго занюхнет да назад положит, а спирту отхлебнет немного и довольно крякнет. Ниче-ниче, ветеранам можно. Не отражается, так сказать, на боеготовности.
Потом банку откроет и рыбку сожрет, закусит. Посидит немного, глаза прикрыв (у правого веко до конца не закрывается, можно будет взглядом лениво по комнате скользить и раздумывать), да встанет. Разденется. Руки-ноги железные свои проверит - дело важное. Где надо - плюнет, протрет. А что? Ничем не хуже спирта, уж послушайте старого солдата.
Все эти дела завершив, под тонкое одеяло, кряхтя, ляжет. Перекрестившись три раза, на правый бок перевернется (на левом вечно рука болит, даром, что железная). Секунду спустя сипло захрапит. И проснется только тогда, когда от него кто-то важный чего-то захочет. А все остальные пусть даже и не пытаются.