Услышал Игнацио немного, но этого было вполне достаточно. Отходя в сторону, он шепнул в вокс:
- Нас уже ищут. Они не знают, кто подрывник. Гортензий – какой-то Слышащий. Резню в гараже называют уборкой. Не хотят паники.
При последних словах улыбка коснулась губ псайкера. Что-то подсказывало ему, что сейчас как раз будет паника. Причем источником ее станут сами аколиты. Хотя это, на самом деле, не радовало его ничем, кроме того факта, что удовольствие от праздника и какой-то еретической операции Иглхорну они точно обломают. Но для этого нужно было несколько вещей. Первой из которых было оружие. Протолкавшись к ближайшей стенке так, чтобы не стоять на пути толпы, когда она неминуемо ринется к выходу, а также не упускать из виду Бенедикта и тех, кто его окружает, он на секунду прикрыл глаза. Вспыхнули и померкли руны, после чего некий предмет на Идар Оберштайне исчез из одного места и появился в другом. И Рамирес ощутил в руке приятную тяжесть револьвера. Так как рука была за спиной, а спиной псайкер прислонился к стене, сразу заметить появления вооруженного человека в зале гости и охрана не должны были. По-идее.
Затем нужно было знание расположения Беды. Учитывая, что ее куда-то утащил Бедфорд, найти ее должно было быть не очень сложно. Второй этаж, спальня, балдахин… похоже, аколитка тщательно подошла к выполнению поставленной Молитором задачи.
- Хакста на втором этаже, спальня, видимо, Бедфорда, коридор за резной дверью.
Оставалось последнее. Присутствие аколитов, скорее всего, изменило планы Иглхорна, включив в них пункт об устранении агентов Ордосов. Или кем он их там считал. Предстояло сражение, и, хотя Рамирес мог усилием воли превратить собравшихся в обезумевшее от ужаса стадо, он понимал, что подобное вряд ли вписывается в план Молитора. Значит…
Пальцы коснулись холодного металла карты "Воителя". Не порезались – и это уже было хорошим признаком. Края двух полупрозрачных пластинок, между которыми был зажат кусочек бумаги, были столь тонкими, что не уступали неплохому лезвию. Но все равно Игнацио чувствовал себя неправильно – карты должны были выпадать сами, а когда он заставлял их покоряться его воле, выпускал их из потока случайности и нарушал тонкую связь между ними и всеобщим принципом причинности и следствия, ощущения были такими, будто псайкер совершает какое-то кощунство. Иногда они самым настоящим образом сопротивлялись – но, к счастью, не в этот раз.
Карта скользнула между пальцами и, подчиняясь их движению, начала вращаться. Со стороны казалось, будто старик просто крутит в руках бледную, поблескивающую сталью пластинку. Перспектива, с которой же это движение позволяло смотреть на мир самому Игнацио, слабых волей заставила бы в лучшем случае вздрогнуть. Каждый поворот отделял миг реальности, застывавший на глазах, как послеобразы после вспышки пиктера. Поначалу. Затем, картины раздробленного на мгновения мира опередили реальность и шагнули в будущее. На секунды или доли секунды – как-то раз Игнацио попытался уйти дальше, посмотреть не следствие момента, а развитие событий… это чуть было не стоило ему зрения. И рассудка.
Ибо карта "Воителя" не показывала мирное развитие событий. Нет, она рисовала бесчисленные образы смерти, причем смерти от его руки. Если быть более точным, то от зажатого в ней пистолета. Поворот. И бегущий мимо официант падает, зажимая рукой разорванное крупнокалиберной пулей горло. Поворот. И дамы высшего света застывают в ужасе, забрызганные осколками черепа вещавшего что-то с важным видом до этого дипломата. Поворот. И кровь льется ордена молодого капитана Лотаргинского ополчения изумленно глядящего на расплывающееся на парадном мундире вокруг сердца багровое пятно. Поворот… и очередной взгляд в будущее, полное мертвецов и крови.
Иногда Игнацио думал, что это персональное проклятие "Воителя". Было бы не удивительно. Зажатый между пластинами клочок бумаги, оторванный от пятого тома Имперского Кредо, был практически целиком бурым, по цвету впитавшейся в него крови. Разобрать можно было лишь пару фраз: "…окараны будут вра..", "рука предат…", остальное расплылось и стало практически нечитаемым. Любопытства ради Рамирес в свое время перелопатил немало версий главной священной книги Империума, чтобы найти, о чем именно говорилось в отрывке, и был даже немного разочарован, поняв, что он содержал очередную, полную проклятий переделанную в интересах Адептус Министорум историю времен Ереси Хоруса. Но человек, отдавший за эту книгу жизнь, сражался не за тянущую сквозь века к высшей власти Экклезиархию, а за то, что по его мнению олицетворяли эти книги – тот факт, что Император защищает, и верные ему будут спасены. Но мир полон жестокой иронии – и налет предавшихся Хаосу бандитов в тот день не пережил никто. Мужчин, доблестно сражавшихся, но не бывших воинами, убили всех до единого, женщин увели в рабство, стариков распяли на тут же сколоченных восьмиконечных звездах. Там, где не хватало конечностей человека на лучи звезды, в ход шли выпущенные кишки. Дома и церковь сгорели дотла, но бойцы ополчения, проводившие разведку, доложили командовавшим операцией аколитам Инквизиции о чуде. Поначалу Рамирес, тогда еще далеко не "Старик", отнесся к сообщению скептически, но потом, узрев собственными глазами мертвого, пронзенного в дюжине мест, но ничуть не обгоревшего человека, защищающего своим телом священные книги, уверовал.
Это было первым истинным чудом, которое видел Игнацио, и в слабости своей он отхватил от него кусочек.
Возможно, его за это наказывал Бог-Император. Или же собственная совесть мучила псайкера, отражая его стыд подобным образом. Или же подобными свойствами обладал сам психический импринт на бумажке… но что бы ни было причиной, сейчас эта карта и связанная с ней сила позволяли Рамиресу всадить пулю в глаз любому, кто попытается причинить вред Бенедикту.