Адам отстает. Смертоносец отстает на каких-нибудь три шага, достаточные, чтобы любоваться ей: ее манящей походкой, что неизменно манит и возрождает под собой цветы. Адам уходит чуть в бок, чтобы цветы не оборачивались пеплом - ведь ноги сына Смерти сеют вокруг себя только смерть.
Она возрождает мир, медленно, но верно, сама не зная об этом, сама-собой - она не умеет иначе, она соткана из жизни, пронизана жизнью, она - жизнь.
И Адам впервые за всю свою бесконечную божественную жизнь ценит это в собственной супруге, ему нравится. Усталые от крови глаза отдыхают, любуясь цветами и голыми стопами.
Развязная, расхлябанная, с сигаретой, с вызывающим смешком - эта женщина сегодня чуть другая, и Адаму нравится видеть ее такой. Любой. Он тоже меняется. Что-то меняется.
Эгрегор. Рост. Развитие. Нечто, абсолютно недоступное смерти без любви, но и недоступное любви без смерти. Если нет конечности, нет неизбежной боли, нет утраты - как выискать в том, что происходит, жизнь, как определить жизнь, как осознать. И есть ли она такая?
Адам ведет Еву к своей берлоге, одинокое бунгало в горах, где, как он думает, его ожидают женщины. Те самые трое. Те самые тряпки.
Нет. Их ожидают трупы. Первая истерзана ножом, вторая задушена, тело третьей можно видеть внизу, если смотреть с самого утеса. Мужчина - Ева знает его, они трахались, неплохо трахались - теперь повешенный.
Мертвые и цветы, что плетутся вокруг богини, оплетают цветущим плющом даже тела, оплетают сами собой, ведь мир...
Всякий мир хочет жить. Еве для этого достаточно лишь быть.