Пожалуй, эта стала немного бесчувственной, ведь она потеряла.
И все же главного Мелья еще даже не видела.
И нельзя сказать, чтобы она не чувствовала совсем — не может живое не чувствовать. Она дудела-звала и боялась. Эта боялась, что некому будет прийти, что никто не отзовется.
Она еще не знала о главном.
Все смешано. Жизнь и смерть. Возможности и упущения. Закрой одну дверь, отвори другую.
В хаосе происходящего, во всем этом безумии, верно, не хватало лишь белой орлицы. Мелья потянулась на носочках, схватила искорку и обернулась, белой орлицей обернулась женщина, птицей.
Птица сначала упала камнем к земле, ведь она еще никогда прежде не летала. Упала на спину, шикнув клювом, расправила одно крыло, а следом и другое.
Птица помнила, птица помнила нечто важное. Тело птицы знало полет, ведало, тело птицы умнее Мельи, только нужно стало позволить ему вести, ему, а не голове.
Широко взмахнули крылья, большая птица взлетела, уходя надо всем в круг, падая и благодаря бесконечному падению, парЯ.
Неповторимость жизни. Богатство в глубине, в моменте, в ширине и во вкусе.
Ведь смысл лишь в том, чтобы жить, быть в моменте и бесконечно глубоко чувствовать. Смысл, цена, способ — как ни назови, останется одно. Истина.
Хороша птица и, пожалуй, хорошо, что стала вот эта птицей, славно, что летела она теперь надо всем вольно, самозабвенно и почти блаженно, что не видела она
Главного.
То, после чего разрушенная душа нематериальной взвыла бы лютым зверем, то, что горше любой боли тела, что сравнится с пропажей души, оттого что и такое — пропажа души тоже.
Главная боль — не своя, а чужая, того, кто в сердце, того, кому отворилось сердце.
Первой увидела птица. Мелья да не совсем Мелья.
Увидела кровь, что несет смерть.
Увидела и полетела к земле. Стрелой полетела, споро и скоро.
Чтобы обернуться внизу, чтобы вернуть себе руки, которыми может она обнять, держать.
Больно. Пусть. Завязалась со вторым узлом, значит вместе шагать во всем до тех пор, пока Путь рядом лежит.