— М-мой, нет. Ф-фу. Аэй-эй… — потянулся Ричард и лениво согласился с золотыми солнечными зайцами, раздвигающими ему веки. Парень как ни в чем и ни бывало согнул ладони на половинки, укусив их ногтями, и разжал кулаки, окропив происходящий дурдом своим вечно-недовольным превосходством, который изрядно уже достал со всеми своими “фу” и “бя”. Что уж, брезгливый принц даже был недоволен утром, наступившем по своему обыкновению. Парень всячески отмахивался от солнца, бормоча, — не-е-е, ну я этого не вы-ынесу. Ну не должно было этого бы-ыть. Отчего же это происходит опять? Ч-что, светило не мохло меня-то спросить, м? Нашлось тут, черт побери! Важное тако-ое. — однако услышав, наконец, всеобщий бардак, уловив контрастные с зимней сказочной атмосферой звуки естественных поклонов Найджелла, которые доставляли Превосходному огромнейшее удовольствие и брезгливую хандру одновременно, в попытках “разбора полетов”, принц вышел на тихонький плач и бормотание-молитву. — Опя-ять. ну, девчули, какого лешего опять слезы-то лить, ну? Опять, пока я спал, порубили пол-легиона что-ли с горячей руки, и придется тащить с собой не только эту нашу заморскую отбивную, но и человек так десять? Ну кончайте там и… у меня тут, это, с рукой что-то. Чешется, зараза, знали б как неприятно! И с зудом мне прикажете дальше шлепать что-ли? Сейчас, я считаю, нужно меня долечить окончательно, а то ведь, вон какие противные, ф-фу, последствия бывают. Ну? Кто знахарка? Кто там все еще шепчется у меня за спиной, м?
Ричард глянул на проходящую с шалью на руке Феари и, подчеркнув для себя, что “эту с собой только для утех брать, ибо толку она особо не представляет”, цокнул стервозно языком, выражая той мысль глубины всей его души: “Мда-а… баба не только в лодке — к несчастью. Такая шиня едва ли способна к моим чувствам. К моим возвышенным, да что уж, божественным чувствам! Вдохновение, лидерство, героизм, самостяжание, да и вообще… любовь!”. Что примечательно, какой-нибудь пробегающий в этот момент заяц мог бы уловить в глазах Ричарда чувства совершенно противоположные. Чувства, действительно, высокие. Но не выше кровати на верхнем этаже дворца...
Кто-то бурчал. Настырно, пропевая что-то, хныкая. Ладно, его превосходная задница вытащила руки из себя и повернула королевскую головушку назад. Ульрих-спаситель — лежит. Мелья-спасительница — ревет. Годельшедельваргхен лежал, в холоде своем испуская с кончика нервные капли алого-алого страха. Невидимая капля эта сорвалась с самого кончика могучего оружия и расцепилась в полете на осколки-иголки, со звуком соскабливания слоя стекла ногтями, то увеличивающиеся, то уменьшающееся. Иголки острой стороной летели на надутый до предела шарик, проскребывающийся сквозь злой засохший пластилин. И-и-и-и… БУМ! Взлетает Ричард, несется на помощь, отпугивая от своего жаркого тела холодный бесчувственный снег, хватает рыцаря за руки, трясет ими:
— Э-эй, дурында! Ё-моё! — Ричи силой выпихивает Мелью от головы бравого рыцаря, опрокидывая ее, еще не одетую особо, на мертвый снег. Такой жаркий и живой мертвый снег. — Ну ты чего вообще? Вон, у него кровяка ж изо рта, ну! Погиб героем, называется. Тут нужно снимать с него лабуду всю эту, — принц шандарахнул со всей силы кулаком по нагруднику и, от боли прикусив руку, пошлепал другой по щекам Ульриха, — давай, давай, я ж не знаю как тут оно все. Хотя… по идее-то, если и пробили, то где-то тут должна или стрела или еще чего торчать… М-эх! Не вижу. Ну ищи, а ему, тут, это… Рот в-в рот или как эта лабудынь называется? Или кровь — не то? Да все-равно! Или… ну тут нужно, это… М-м. Давай, нужно узнать сердце ли бьется же! Э-эх, говорила мне бабка: “Тренируйся на кошках...”