На недостижимой высоте купола раскатился гулкий звон. Колокол Старого Кафедрального Собора ожил, заунывной мессой отдавая последние почести безумству храбрых. Голос медного колокола плыл над заснеженными пейзажами Мёртвого Города, рассыпаясь под низким небом Пальмиры. Он заставлял жёлтые глаза волков оборачиваться в сторону города, заставлял мертвецов, унесённых Зимой, вздрагивать, неловко протягивая заиндевевшие чёрные ладони к ушам. Колокольный язык скрежетал по толстым стенам, отлитых в трудолюбивых Литейных, и свет умирал вместе с закатывающимся за горизонт бледным солнцем. В последние свои секунды Жан, дочитывая стихи, видел жадное пламя, охватившее поместье де Триньёв многие годы назад.
Шипящий вой Архиепископа, в котором сочетались торжество и отчаяние, вторил в унисон набату. Бессмертный носферату упал на колени, увлекаемый весом Охотника. Он то запрокидывал искажённое ужасным осознанием предстоящей вечности лицо к тёмным сводам, то с ненасытной яростью впивался клыками в белое горло маркиза. С каждым глотком его тело возрождалось подобно Жар-Птице: затягивались раны, сухая рука отшвырнула прочь заляпанный нож, дыры в груди закрылись.
Оправив изорванную многочисленными пулями и ударами сутану, носившую следы далеко не этой одной битвы, Архиепископ Шабаша поднял скорбный груз на руках. Как ребёнка он перенёс тело Охотника к алтарю, уложив его рядом с собакой в круг белого света. Как будто надеялся, что таким образом милосердный Господь сможет увидеть детей своих.
— Велики грехи мои, — шептал Архиепископ, шаркая среди скамей в поисках кнута. — Велики грехи мои. Прости, небесный отец. Прости...
И продолжался пир.
И клубилась тьма в высокой арке входа в Старый Кафедральный Собор Пальмиры.
Говорят, чудовище поселилось в нём.
Говорят ещё, что была пролита здесь Кровь Святых.
Маленькая дверца в ограде за алтарём, отделявшая ведущую вниз узкую винтовую лестницу от верхнего зала, осталась необнаруженной. Ковчег с густой кровью, запаянный в золото, остался покоиться внизу на белоснежном мраморном постаменте.
Cухо заcвистел бич.
— Верую в Святого Духа, во вселенскую церковь! Общение святых! Прощение грехов! Воскресение тела! Жизнь вечную!
Закричав от переполнявших его ярости и отчаяния, Архиепископ Велья, некогда — священник в безымянной трансильванской станице, принялся кромсать когтями тела убитых, отрывая головы от плеч и взгромождая на пирамиду.
— Аминь! Аминь! Аминь! А-а-а-а-а-а... а-а-а-а...