Кровь вампира отвратительна на вкус. Она мертвая, холодная, густая, в ней сплелись тонкими волшебными нитями тысячи жизней, которыми тот питался, она забивает обоняние и вызывает рвотные позывы. Если бы Наполеону было сейчас дело до таких мелочей, он бы брезгливо отскочил, отфыркиваясь и отплевываясь, и искал бы ближайшую воду, чтобы смыть с языка эту мерзость.
Но сейчас это был напиток богов. Это был вкус победы, отвратительный и прекрасный, и музыкой в ушах звенел тонкий вопль старика. Тварь поддалась натиску, и теперь нужно было лишь надавить сильнее, не дать вырваться, чтобы человек смог выстрелить. Дать ему еще немного времени.
Еще чуть-чуть.
Нечеловеческая сила сдавила загривок, вывернула хребет, заставляя разжать смертельную хватку сомкнутых челюстей. Сухие руки старика мяли собачье тело как оберточную бумагу. Болью обожгло шею, и тут же вслед за болью пришел холод. Ледяной, могильный... и умиротворяющий.
Собственный пульс грохотал в ушах, забивая их ватой, и сквозь нее где-то далеко зазвучал хриплый охотничий рог. Виллем звал своего пса.
Но Наполеон не мог прийти, хотя знал, что теперь достоин занять свое место рядом с павшим охотником. У него еще было важное дело, и он отчаянно цеплялся за жизнь, мотая головой, зажатой в мертвой хватке вампира, и гоня от себя наваливающуюся сонливость, которая станет последней в его жизни.
Он ждал выстрела, финального аккорда в этой симфонии, ценой своей жизни удерживая старика на месте и не сдаваясь лишь для того, чтобы выиграть...
Еще немного времени.
Еще чуть-чуть.