Марко только поднял повыше воротник, обменявшись с собакой понимающим взглядами. Наверное, если бы человек и собака смогли разговаривать, то не один литр бренди вышел бы под воспоминания о войнах, где всё было просто и понятно: люди стреляли в людей. А здесь... здесь умирали даже запахи. Они были, нет. Просто даже чуткий собачий нос различал их со всё большим трудом. Под ударами зимы, предсказанной древними пророками под сотрясание бубна и галлюциногенных грибов, умирал сам мир.
Коротко стукнув в стену, Фиоренти открыл дверь кареты. Не касаясь земли и держась за крышу, он перескочил с подножки на козлы. Старик с готовностью передал вожжи в руки Охотника.
— Дальше, я дорог не знаю. Что увижу, то выучу, но уж лучше бы вы покудова...
Марко снова кивнул и несильно хлопнул вожжами по спинам лошадей, взяв курс на дымы на севере. В воздухе поплыл негромкий цокот копыт. Старый Серебряный тракт превратился в мощёную брусчаткой городскую улицу. Когда-то вдоль неё стояли аккуратные двухэтажные домики, похожие на карликовые усадьбы где-нибудь в предместьях Вюртемберга. Сейчас назвать царившую на окраинах Пальмиры разруху аккуратной смог бы только любитель радикальных экономических реформ. Ехали не торопясь. Фиоренти и София выглядывали в окна, стараясь оценить каждую перекрёстную улицу, но все они оказывались неизменными: заснеженными и пустыми. Впрочем, вчерашние следы сапог и каких-то жутковатого размера лап на снегу вынуждали сохранять бдительность. Решение добираться до Пальмиры днём заиграло дополнительной мудростью.
В какой-то момент дома потянулись вверх. Аккуратные заборы и бревенчатые стены уступили место современной кирпичной кладке, а на некоторых улицах стали попадаться следы очистки. Чёрная карета скользила уже не среди зимней тишины, затаившей смертельную угрозу. В воздухе проплыл звон далёких колоколов, означающий скорое наступление вечера. Ветер принёс лай собак и запах лошадей — Наполеон мог бы быть доволен. К нему вернулось то понимание, которое едва не исчезло в улицах Мёртвого города. Вернулись запахи. Вернулись краски и даже, во что не сразу верилось, еле слышный ванильный аромат сдобы из недр какой-то подворотни. Среди красных черепичных крыш дымили трубы, а занавески и ставни на окнах шевелились вслед чёрной карете. Появились даже первые жители, закутанные в шубы и шинели. Они поспешно разбегались с пути кареты, жестами и криками предупреждая друг друга об опасности. Один за другим гасли огоньки на верхних этажах домов. Чуткие собачьи уши слышали лязг ключей в замках, когда карета свернула на широкий проспект. Вслед Охотникам устремлялись мрачные взгляды людей, которые были слишком истощены, даже чтобы бежать.
Какого бы приёма ни ждали Охотники, они встретили не процветающий город и не взлетающие в воздух шляпы. Никто не спешил принимать их за освободителей.
Их боялись.
Их ненавидели.
Замёрзшие уста желали им смерти в ледяных оковах Долгой Зимней Ночи, и паника летела перед ними.
— Охотники...
— Охотники...
Известно, кто страдает первым, когда господа затевают свои кровавые игры.
— Охотники...
— Охотники...
Неизвестно, кто станет жертвой метких пуль и острых клинков, когда Зимняя Охота развернётся во всём ревущем великолепии. Неизвестно, но можно предположить. И, исходя из этого предположения, простой народ вполне закономерно желал поднять на вилы незваных гостей.
Наверное, этого следовало ожидать: Марко натянул поводья. Дальнейшее продвижение по проспекту оказалось невозможным. От стены до стены его пересекала баррикада высотой в два-три человеческих роста. Судя по слежавшемуся между брёвен снегу и основательности сооружения, баррикаде было уже немало месяцев или даже лет. Брёвна подпирали мешки с песком и плетни, забитые утрамбованным снегом. Внезапно пришло понимание, что то и не баррикада вовсе, а по всем правилам военного искусства наведённый редут. Другие правила всё того же искусства не замедлили показать себя следом — над отвальными воротами, сбитыми из толстых досок, поверх обшитыми стальными полосами, чернели жерла двух пушек. Вокруг них суетились люди, замотанные в многие слои ткани и шерсти, а оттого похожие на смешных муми-троллей. Но из-под зимних плащей явно синели форменные мундиры федеральной армии, украшенные золотыми пуговицами, позументами и пятнами недотаявшего инея. Суматоха, поднявшаяся при приближении чёрной кареты ещё при въезде в Красные Черепицы, не утихала. Над плетнями мелькали примкнутые к стволам штыки, в морозном воздухе далеко разносились отрывистые и гулкие команды.
На груди у поднявшегося на баррикаду капитана полыхал бутон, демонстрирующий его принадлежность к швейцарской гвардии. Жёлтая орхидея, герб Кантона — узнаваемый в любой части света символ лучших вояк, которых только можно купить за звонкую монету. Лицо у швейцарского солдата было под стать репутации: такое же многофункциональное и тупое. Впрочем, скорее оно просто задубело от жуткого мороза. Облокотившись на пушку около ворот, он крикнул с высоты:
— Эй! Чумной кентавр! По распоряжению генерал-губернатора Пальмиры, доступ в Парадный квартал закрыт! Поворачивай прочь!