Так много Дамианос не пил почти год, после того раза, когда он убегал от злых жителей деревни, выхлебав кучу их вина, пока они не видели. Счёт нельзя было вести в амфорах, исчислять такое можно было только в десятках бочонков, причём размером минимум с Бакуса.
Всё, что запомнил сын Цефея – великое множество вина, женщин и звёзд на небе, которые он считал, когда не мог устоять на ногах и ему приходилось лежать.
— Почему... Арсей... Не... Пошёл... С... Нами.. Пить? — с трудом сказал охотник держась за какую-то женщину, которая вроде не была против (а может и была, но возражений не слышал и не хотел слышать), — Уйди... Статуя... — добавил он, когда понял, что опирался на грудь статуи, а не реальной женщины, — Так вот... Он что... Считает такие развлечения ниже... Его достоинства? Или он просто скучный?
Дамианос с трудом шёл за остальными. Вдруг, Ериас решил изобразить пса и сделать свои дела прямо на глазах у публики.
— Пчему никто не сдлал такую штку, ктрая мжет схранить то что ты видишь и птом показть заново. Это обрадовало бы трезвого и п свестительству нудного Ериаса.
Для пьяного сына Цефея все трезвые люди были источниками скуки и генераторами обыденности.
Вдруг, какая-то птица начала стучать по голове воина.
— Кыш, гадкая птица! Штурвал сломаешь! — прокричал охотник, не зная что такое штурвал, — Уходи, а то я застрелю тебя! — крикнул он громче и выпустил стрелу задом наперед, — Тьфу, нечисть похуже тех минотавров! — добавил он и принялся высматривать новый источник вина. Его оторвал Ериас.
— Мать твоя Дамьянос, а я Дамьянос! — ответил он и посмотрел на небо, — Ну рожа. Ну почти такая уродская как твоя. Ну и что? — спросил охотник, не знавший ни сатира, ни того, что он натворил.